Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

На всякий случай подчеркиваю: Игрок во влачении дней моих участия не принимает. Он целиком из прошлой жизни.

Он ввел меня в чудеса кибернетики. Он рассказал об опытах с растениями, опознающими своих убийц и обнаруживающими ужас при их приближении. Эти сообщения ставили мою психику в пограничное состояние.

Мой вклад в интеллект Игрока куда скромнее и исчерпывается перечнем рекомендуемого чтива, которому, уверен, он не следовал. Вот за «Цветок лотоса», привезенный ему персонально оттуда, он и впрямь благодарен: вещь! Он даже йогой занялся, дабы не терять гибкости и способности заплетаться с партнершей в костоломные позы.

В миру Игрок известен еще под двумя прозвищами: Сквалыга и Бретер. Откуда пошло первое, не знаю, а вторым наградил его я.

Когда я служил под знаменами психолечебницы, информация обо мне просачивалась в мир через посредство алкашей, лечившихся там от запоя. Игрок встретил меня в день моего освобождения у порога и пытался засунуть в свой автомобиль. Ну, автомобиль — громко сказано. «Запорожец». Он следовал за мною, пока я не сообразил, что такой беседой — я на ходу, он из окна машины, (мы привлекаем внимание всех. В машине я взял с него слово оставить меня в покое и наобещал неприятностей, если он не…

Неприятности, впрочем, последовали все равно: сразу после этой демонстрации Бретера понизили в должности, уличив в халатном отношении к работе, что, конечно же, было правдой. Но ведь до демонстрации не понижали. Кому-то просто понадобилось теплое местечко в институте, а тут и повод подвернулся.

Брет, ты свободен, спросил я, придя к нему с Анной. (Было это или нет?)

Дуся, сказал он, кто же свободен?

Ты, Брет. По крайней мере, тебе освободиться — раз плюнуть. Ну, произнесешь в очередной раз формулу: «Маша (Клаша, Глаша, Катя, Рая, Тая, Майя), ты свободна, прощай!»

Дуся, ты преувеличиваешь, заскромничал Брет, в присутствии дамы нехорошо это, Бог тебе судья.

Вот тебе моя последняя воля, якобы сказал я. Ежели со мною что случится, прими ее и опекай всеми доступными средствами, пока не надоешь своими карточными и другими играми. Пригреешь — не пожалеешь.

Эту милашку? — Длинными пальцами взял Анну за подбородок. А она глядела и улыбалась, да? Было или пригрезилось? — Она не будет вести себя как та, что боялась хвостатого потомства, забыл, как ее, из «Ста лет одиночества»?

Ты читал Маркеса?

Ты горячо его рекомендовал, пришлось.

(Наверно, сон. Не может быть, чтобы он и впрямь это читал.)

Ручаюсь, что так вести себя она не будет. Скорее она будет вести себя наоборот.

(Ну зачем я это сказал?)

Он из синего с белым махрового халата (а вот эта цветная гамма подозрительна для сна, хотя цветные сны не редкость) достал вишневый чубук и, разжигая его, сказал:

— Я не вожу телег, не ем овса, но что сумею — сделаю. — Шекспир. Сон! Интересно… — Вы ведь украинка, милая, в чем же дело?

— Брет, это политика, это серьезно.

— Понял. Не дрейфь, дуся, мы их обштопаем лучше, чем в бридж. Мы столько усилий затратили друг на друга… Наверно, в общем балансе твоей личности моя компонента стала теперь величиной бесконечно малой, а?

— Все наоборот. Держи пять, у нас нет времени.

Нет, компонента Игрока во мне не уменьшилась. Иначе Анну к нему я бы и во сне не повел.

Прозвище Бретер приклеилось с моей легкой руки. В знаменитой на весь город вареничной мы проводили наш ежегодный семинар с отрывом от производства. Мероприятие почему-то называлось открытие сезона. Название нравилось нам нелепостью, ничего мы не открывали, кроме бутылок. Да еще истины лучше плохо отдыхать, чем хорошо работать, с чем и тогда я тайно был не совсем согласен, а теперь, не работая, подавно. И вот компанией из пяти человек в составе четырех представителей Ея Величества Пятой Графы и Балалайки мы беззаботно открывали бутылки и готовили первый вступительный тост, когда кто-то за соседним столиком запустил по Графе. Я еще не успел подсчитать силы, как Игрок вытянул свое и без того длинное естество и пошел на вы. При этом не забыл прихватить с собой бутылку, но нес ее не так, чтобы пить, а так, чтобы бить. Пока мы с разной скоростью, явно к началу не поспевая, вставали, кампания окончилась. Один стул валялся на земле, один штымп сидел, согнувшись, еще один потирал лодыжку (у Игрока были свои, хотя, быть может, и не вполне спортивные приемы), остальные, числом пять или шесть, уговаривали Игрока, а потом и нас, ставших рядом, объединить компании и пить вместе, поскольку, в сущности, ничто нас не разделяет, мы даже и языка своей Графы не знаем, и ничем, кроме особой пронырливости, от других не отличаемся. «Я не пью с поцами», — уходя и не отвечая на пронырливость (к тому времени он трижды был назначаем и трижды снимаем), сказал Игрок.