Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

— Я знаю, я была не права. — Начала с новой строки. Переступила мое нетерпение. Иного не ждал. Исповедь? Да, но до известной степени… — Теперь я это знаю. Но он совершал над собой такие усилия, он такое вытворял…

— А вы? — И опять она не ответила, словно читала монолог.

— … что я наново влюбилась в него. И теперь нам хорошо. Может быть, вам оставалось совсем немного, чтобы добиться того же…

Конечно, это не доково «Любой грех смывается водой с мылом, кроме одного…» Конечно, ей кажется, что она деликатна. Да так оно и есть, но тем не менее что-то вперекос, что-то случилось, крыша поехала, да так быстро, я и понять не успел, не придержал ее руками, и вот лежу в той же кровати, но уже без подушки под головой, грудинная кость болит, словно по ней ездил паровой каток, за окном темно, а Клуша сидит у моего одра, и веки, глаза, нос у нее красные…

Я бредил? Не сейчас, днем, шмыгая носом, сказала она. А сейчас что? Вечер, ночь. Чем бредил? Обычный бред, бессмысленный, какая-то бездомная кошка. Я писатель-реалист, надменно сказал я, бред мой реален. Пожалуйста, если нетрудно, по пути домой зайдите, я дам адрес… к женщине… попросите ее покормить бездонную… бездомную кошку… у моей трущобы… Дорогой мой, кошки не гибнут от голода, они устают сопротивляться из-за отсутствия ласки. И все-то вы… знаете… о ласковом… голоде… удивительно… — Она запрещающе подняла руки, но я договорил целой октавой ниже и на считанных беллах громкости: — Вы все же зайдите к доброй женщине и скажите, что я жив. Она меня по-своему любит, не скупится на ласку, не хочу быть несправедлив…

— Что-нибудь еще? — спросила она полчаса спустя, напоив меня, деликатно выйдя, чтобы я вытащил из-под себя судно, и сделав напоследок болезненный укол какой-то дряни в преплечье.

— Да, — сказал я, — вот что… Врете вы — и о Васе, и о легкости с супругом. Я не ясновидящий, но вас-то знаю. И замуж вышли по дружбе, а не по любви. Да и как иначе удержать возле себя на всю жизнь хорошего друга-мужчину? Только не любя. А мы, дурни-мужики, нелюбовь объясняем своими промахами, надо же чем-то объяснить, не можем допереть, как можно не любить нас, таких благородных, наполняемся сочувствием к вам, страдалицам… к нелюбящим нас привязываемся насмерть… а они не дождутся нашей смерти, чтобы вздохнуть, наконец, свободно…

Глаза Клуши снова наполнились слезами.

Экая я скотина. Мало того, что она плачет над моей участью. Мне надо еще, чтобы плакала и над своей…

Сплю дни напролет. Опять, как с г-жой Печенью. Просыпаюсь чтобы дать затолкать в себя лекарства. Клуша посещает меня дважды в день и целует в лоб почти страстно. Но я ладошку ей больше не целую. Признание получено, хоть и дорогой ценой. Расставлены точки над i. Нас избирали в друзья. Жизни не по рецепту получаются. Даже так: жизни по рецепту не получаются. У Клуши так, у меня этак. Две стороны одно медали, но стороны разные. Не думаю, что мне не хватило терпения. Напротив, у меня его было чересчур много.

Болезнь вообще многое изменила в мире воспоминаний. Прошлое отдалилось и прояснилось. Как карта в бреду. Теперь, анатомируя его, вижу траектории ударов, нанесенных из-за угла. Странное отношение любимых получает объяснение, если предположить, что они не любили. Сопоставляешь перегибы отношений с силами, вызвавшими перегибы, и видишь третьи лица, влезшие в диалог за нашей спиной. В любой биографии есть такое. Добро еще, коли удары нанесены не теми, кому доверяли…

Впрочем, это ведь уже не болит, правда?

Трогаю рубцы — нет, лучше не надо! Ценности переоценке не подлежат. Не знаешь, что обладаешь ценностью (узнаешь, лишь утратив), и допускаешь массу эмоций. А строить отношения с теми, кто тебе дорог, на эмоциях… Если бы предоставили вторую попытку, оставил бы в покое глобальные проблемы, пусть бы человечество справлялось с ними само, и занялся только своими. Начал бы с дрессировки родителей. Стал бы капризным. Лучшее начало, чтобы заставить слышать себя. Правда, была война, время для капризности не самое подходящее, но оппортунисты всегда оправдываются обстоятельствами…

Да, я был удачно зачат, выношен, рожден, встретил судьбоносных людей, а нынешний итог вывел тем единственным путем, каким это делали и всегда делать будут другие — методом торопливых проб и досадных ошибок.

То есть, прихожу все к тому же: все мои несчастья суть дело рук одного человека — меня самого. Аминь. Но теперь заключаю это без того пристрастия, которое утверждению придает видимость закона.