Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Часы решали. Минуты.

Авиация над позициями моряков в этот день тоже не появилась.

8 и 9 сентября по праву можно назвать днями, когда германское командование упустило победу на Кавказе.

Победу в войне? Кто знает…

10 сентября 1942 года.

«От Советского Информбюро. Оперативная сводка за 10 сентября. В результате ожесточенных боев наши войска оставили город и порт Новороссийск».

Ложь, профессор! В процентном отношении к площади города цемзаводы «Пролетарий» и «Октябрь» составляли больше того, что оставалось в руках советских войск к концу Сталинградской обороны. Но о падении Сталинграда не сообщалось и — по праву.

С утра 10 сентября германские войска бешенно рвались по всему фронту обороны. Моряки с гранатами бросались под танки. Немцы подожгли Дома ударников и выкурили оттуда «черных дьяволов». Моряки отошли на сто метров и изготовились для контратаки. Тут явился представитель СМЕРШ. Кто командир? Я, сказал младший лейтенант Карпов. Приказ «Ни шагу назад знаешь»? Знаю, сказал Карпов, мы все знаем и Дома ударников отобъем… — и упал мертвым. Так будет со всяким! — потрясая наганом сказал СМЕРШ и был схвачен десятками рук. Неистовый комиссар Олейников вырвал его из рук моряков, надавал пинков в зад и повел моряков в атаку. Дома ударников отбили, Карпов остался лежать в ста метрах…

Младший лейтенант Карпов, на какой стелле золотыми буквами выбито твое имя? Что написали твоей матери, сынок? Что пал смертью храбрых в боях с фашистскими захватчиками? пропал без вести? в списках убитых, раненых и пропавших без вести не значишься? Где твоя чистая душа, лейтенант? Почему в эпоху чуть не повального переселения душ не вселится она в какого-нибудь славного парня? Я сам на свои последние деньги купил бы ему пару наилучшим образом подкованных сталью американских армейских бутц, чтобы он ходил по штабам и давал пинка в зад титским военным деятелям, потребителям дешевого пушечного мяса.

Как и в предыдущие дни, германская авиация над позициями моряков на появилась.

11 СЕНТЯБРЯ 1942 ГОДА. С этого дня полоса цемзаводов не отличалась от Мамаева кургана. Авиация висела над позициями моряков непрерывно. Германское командование спохватилось. Но оборона горстки людей стала уже неодолима…

Эта страна не может распасться. Не смеет! Она спаяна морем совместно пролитой крови, народы ее не имеют права на распад и вражду!

… Когда спрашиваю себя, почему не стал циником, почему не остыл к происходящему на громадной территории с истощенной почвой, загаженной радиацией и химикалиями средой, со слабо развитой сетью дорог, с многочисленным, усталым, генетически ослабленным и озлобленным населением, нахожу лишь одно: раздирающая боль за тех, кто, обманутый, совершал подвиги во имя неправого дела против другого дела, совсем сатанинского. Это нищие инвалиды моего детства. Преданные сыны Родины — сыны, преданные своей матерью. Это рассказы ветеранов. Это десятки писем в моем почтовом ящике с воплем о незабвении товарищей, о незабвении подвига. Вряд ли они поняли значение сделанного. Вряд ли надеялись выжить. О славе и не мыслили. И вот почему даже там, в эмиграции, болел за титский хоккей, и, мчась по шоссе, никем не слышимый орал в одиночестве своей машины патриотический шлягер «Летят перелетные птицы»…

Доктор, где же вы, помогите, меня душит, трудно дышать!..

Все еще ночь. Какая ночь! Где я в эту ночь? Такая долгая ночь. Сякая долгая ночь. Темная ночь. Только пули свистят по степи. Только ветер гудит в проводах. Тускло звезды мерцают. Темная ночь. Только сердце стучит, как солдат. Он обязан на страже стоять. Хоть ему остоело. Мне бы в луга. Там трава. Там деревья. Там тень. Солнце там не палит головы. И младший лейтенант Карпов без фуражки гуляет…

Всю ночь напролет в иудейских мозгах моих, злокозненностью преполненных, вызывая неудержимые слезы, кружится, как испорченная пластинка, украинская народная песня «Ой, при лужку, при лужке» — в отчаянном, звенящем исполнении армейского хора Александрова, с лихим посвистом, но почему-то перескакивая с русского на украинский и, что совсем невозможно, с шотландского на английский. Она кружится вне видимой связи с биографией, с творящимися благоразумиями, вне литературно-изящных реминисценций. Кружится сама по себе, процарапывая душу. Просто песня.

Как при лужку, д'приии лужкеее, д'при зеленом пооооле, при знакоооомом табуунее конь гулял на вооооле… Ты гуляй, гуляй мой коооонь, д'пока не поймааааю. А поймааю — занууздаю шееелковой уздоою. Ой, пiймаю, загнуздаю шовковой уздооою, вдарю шпооорами пiд боки — кiнь летить стрiлооою…