Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

То-то будет там смеха… Теперь, после беседы с ЛД, не может быть сомнений относительно питаемых ко мне чувств. Этот Сумасшедший Писатель, этот Американец просит политического убежища, ха-ха!

Ничего, пойду. Посмотрим, кто станет смеяться последним.

Меня принял не Чебурек, это было бы слишком. Я, как прочел, сразу и не поверил. Гадал — кто же? Он, Сокира. Кто подсчитает, сколько светлых голов подвел под топор этот старый провокатор. Под секиру. Ему, должно быть, около семидесяти. И до сих пор не вышел в тираж. Невероятно. Удивительно, что еще жив. Это, впрочем, обычное удивление младших, даже если ненамного младше, но к нам не очень благоухают. А я к нему не очень, хоть он мне, пожалуй, мирволил. Мы не сотрудничали, этим я себя не запятнал, только однажды подготовил справку о причинах срыва производства на одном из областных гигантов индустрии, вину свалил на смежников, область была выгорожена, и он остался доволен.

Но с тех пор на меня легла печать эмиграции. Диссидентства. Нищенства. Сумасшествия. Это — букет.

Ну, я тот еще букет. Утверждаю кличку на случай возвращения в их бедлам. В Бедлам с большой буквы. Буду именовать себя Букет, хотя бы в угоду соплеменникам, не признающим моих нынешних кличек. Если не вернусь, именовать меня по-прежнему прошу Сумасшедшим Писателем и Американцем. Точка.

Сокира принял меня в два часа пополудни и продержал до шести. Отдельного кабинета у него теперь нет, не по чину. В комнате еще три стола — наинизший уровень по меркам партитской иерархии, но все пустовали, и беседа шла тэт-а-тэт. На стене Маузер. Намек? Символизирует бдение? Неторопливая беседа сомнений в том не оставляет.

На Сокире серый костюм и желтая рубашка с серебристым галстуком. Нелепее не придумать. Я, безбородый, подстриженный и надушенный, тоже в сером светлом костюме и белой рубашке с красным галстуком. Как юный пионер. Влился в это благолепие естественно, как актер в очередную роль, только руки тянулись пощипывать несуществующую уже бородку, приходилось их отдергивать. Сидели за столом, длительно улыбались и мололи вздор, словно в театре абсурда, разговор вокруг да около, вроде с потаенным смыслом, а на деле бессмысленный, истолковать его можно так и сяк, кто как захочет, как настроение повернется. Заявлений я не делал, держался бытовой стороны — жилищные условия, возраст, здоровье… Он меня не сбивал, прямых вопросов не ставил, а так — о прошлом, о судьбах общих знакомых. Естественно, интересовался, как жизнь у них. Я отвечал: шмуток навалом, дешево, но недоступны другие вещи и пахать надо бесподобно. Президента можешь облаивать на каждом углу, зато боссу лижи зад и соглашайся с любым вздором. Свобода вообще понятие абстрактное, на склоне лет ценишь не свободу, а уютную собачью будку, лишь бы миску со жратвой приносили регулярно.

А как насчет секса, неужто за все время там не побывал в массажном салоне, в борделе, то бишь? Я поднапрягся — не мог же сознаться, что не был! — и выдал историю, которая якобы произошла со мной в последнее утро, когда ждал своего рейса в дешевом отельчике в Манхттене и до вылета оставался целый день. Тогда я якобы пошел в такое вот заведение на 42-ой улице и меня обслужили две девицы — беленькая американка и китаянка. Это его не устроило, он желал подробностей. Ах, подробности, ну что ж, Сокира, ты этого желал, на тебе. Выдумывать не пришлось, мне все описал Мудозвон, он в таком заведении и впрямь побывал и исходил слюнями всякий раз, вспоминая. Сокира хихикал и гнусно улыбался, но к концу и улыбаться забыл, слушал с возрастающим унынием, особенно когда я перешел к закускам, неограниченно доступным в заведении и попросту включенным в стоимость — без того, чтобы продавать за это свою бессмертную душу, каковое замечание я не преминул сделать.

Он совсем помрачнел и задал следующий вопрос.

За время беседы, за четыре часа, ни один из телефонов не звякнул и никто не постучался в дверь. Вот уж грубая работа. И заметок не вел, еще одна небрежность. Если инструктор беседует с вами часами и не ведет заметок, значит, запись ведется автоматически. Я расстроился. Формально они ко мне отнеслись, наплевательски. Значит, вопрос решен заранее. Конечно, отрицательно.

Что ж, случалось переламывать ход переговоров там, на Западе. Надо редактировать себя, буквально фильтровать, вот почему на их вкус беседа будет содержать много общих мест, присказок и даже междометий. Произнося оные, продумываю идеологический и персональный осадок, информационный радикал. Он заготовлен — компонент оружия несравненной силы, с каким я вернулся. Пусть разбираются.