Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Дальше за слезами ничего было уже не разобрать.

В эту ночь впервые ничто не мешало мне, и я любил ее так, что она плакала, обнимая меня. Уснули как убитые.

Зато утро обнажило раны вчерашнего дня. Анна оказалась разбита физически, а я морально. При свете дня вдруг стало больно, что я так любил ее в прошедшую ночь.

В детстве мне свойствен был наивный соллипсизм. Самолет или поезд, удаляясь, уменьшались в размерах — мне казалось, что это физический процесс и теперь их можно взять в ладонь. Города пребывали в несуществовании до моего приезда и переставали существовать по моем убытии.

Если бы этот соллипсизм распространялся и на чувства… Нет, с ними было как раз наоборот. Чувства не хотели умирать. Они не уменьшались и не тускнели, черт их подери! Они настаивались, крепли, как вино, и наливались болью.

Боже, скажи, почему я такой урод? В этом-то какой смысл?

Что до Анны, она была весела, как птичка. Отечность сошла с лица, но взошли краски. Да какие! Нечего было и думать переться на работу и позориться в титском свете с такой палитрой вместо физиономии. Разглядывая кровоподтеки на ее бархатных боках, я поинтересовался именем усердного молодца. И что, кокетливо спросила Анна, не удовлетворяя моего любопытства, побьешь его? Зачем, я его убью. Она полезла целоваться, я отстранился и заверил, что узнаю все и без нее. Она недоверчиво рассмеялась: как это? и где я спрячу труп? Со временем все тайное становится явным, сказал я. А труп прятать не стану, он спрячет себя сам. Она снова полезла ко мне, да с таким пылом, что останавливать ее было бы больно. Мы провели день вместе, она даже помогала мне с бумагами, и к вечеру мои терзания поутихли.

За дверью шаги и шлепок: почта. Эта берлога легально не существует, не имеет номера и для нее нет свободного отсека в почтовом ящике. Почта моя не слишком затрудняет почтальона, хотя еще и полугода не прошло, как было получено три письма в одну доставку. Что теперь? Не спеши, такие удовольствия редки, их надо смаковать.

Балалайка? Что ему загнули залазки — это точно! Нету починов. Налицо отставание области на идеологическом фронте даже по сравнению с другими отстающими областями. Ослаблена работа с массами, да-а! В такое-то время! В партитских сводках наша багровознаменная сползает с первых мест на якие и так далее. А вы, Главный Починщик, куда смотрите? Коньяк за счет казны хлестать — это всякий умеет. Пей, да дело разумей. Не оправдали доверия, дорогой товарищ. Пахнет оргвыводами. Да как! Хоть проветривай.

Только на кой мне Балалайка, коль скоро у меня уже созрела Операция без бороды? Не нужны мне сообщники, я и сам с усам.

Словом, письмо от Балалайки удовольствия не составит.

А если это эссе? Письмо из Городского Здоровья: «Настоящим предлагается по получении сего явиться по указанному адресу для медицинского освидетельствования…» Снова всплывет заявка на повесть о сифилитике Ульянове…

Тогда времени у меня остается всего-ничего. Сегодня — вот вся моя жизнь. А завтра прикатит фургон со сворой дрессированных амбалов.

Письмо, конечно, может быть и от Дока со всякими извинениями, или от внезапно подобревших членов моей семьи, или от кого-то еще. Но вероятность вызова оттуда так зловеща… Бежать, тотчас, и не в Сибирь, куда проваливаются все беспаспортные, а я и есть таков, паспорт мой сдан на бессрочное хранение, у меня лишь справка, по ней меня автоматически водворят в то место, из которого недавно выпустили. И не на юг, где можно перебиться без теплого пальта в каком-нибудь Батуми. Путь в Прибалтику. Прибалты нам помогут. Возможно, и на Запад переправят, если докажу, что я есть я. А там постараюсь довести до конца хоть продиктованный опус, коль скоро собственный заклепывается на этом месте и…

… и пустые мои глаза шарят по обширному бланку с надменно скромным наименованием Главнейшего Учреждения Галиции (ГУГ) и сиротливыми строчками текста, отпечатанного на недостойно корявой машинке:

«Уважаемый тов.(имярек)! Член комитета партитского контроля тов. Чебурек Г.Н. примет Вас 30 сентября в 14 часов для беседы по Вашей просьбе в кабинете номер 342, 3-й этаж. Секретарь Закорючка».

Итак, вернемся к месту, с которого начали.

Да нет, не здесь, не сейчас, это бы что… Вернемся в начало, когда, молодой член, с надеждой глядел я в титское будущее и прозревал ростки свободы…

А Чебурека помню. Он помоложе, мисцевый кадр, из сильских вуйкив, из тех ушлых, кто сразу понял, на чьей стороне теперь сила, куда дует ветер, и преданно, без колебаний, наполнил этим ветром свои паруса. Работал со мной в конструкторском, кончал вечерний политехнический, феноменально туп. Зато усерден в раститскизме, за что и пошел наверх. Правда, недалеко пустили, очень уж ограничен. Я с ним вась-вась, выпивали вместе. Когда он заговаривал, все умолкали: ждали перлов. Был тогда расхожий анекдот: забросили агента в глухое Закарпатье, спрятал он свой парашют, расправил свитку, вышитую сорочку, почистил чоботы, входит в деревню, и первая же бабуся ему с ужасом говорит: ой, сынку, та ты ж шпиен! Та звидкиля ж ты сэ знаешь, бабуся, на чистом диалекте спрашивает агент, а бабуся отвечает: Та ты ж чорный, сынку! Чебурек рассказывал так: Забросили негра к нам в Закарпатье… Если его назначили беседовать со мной — это карт-бланш.