Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Куда от этих пестрых знамен?

А вот куда — к Первозванному с его безалаберной и милой женой. Это в противоположном направлении. И нет гарантии, что визит желателен. Но попытаюсь, уж очень нужно.

Первозванный читал в рукописях меня, а я его. Мы критиковали друг друга, и подбадривали, и внушали, что рождены писать, как-то забывая при том, что от ремесла сего воздерживаться следует, как от наркотика. Не воздержались. Почему Первозванный и пребывает в учителях словесности, я в Городских Сумасшедших. Об этом и потолкуем сегодня, если меня не спустят с лестницы, когда суну физиономию в чистенькую квартирку бывших друзей. Она так блюдет его покой…

Первозванный был женат, детей любил до самозабвения, а своих не имел. Однажды объяснило, что жена бесплодна. Однако ничего в своей жизни не менял. Верность долгу.

И вдруг на него свалилась любовь — Фея.

Любовь — всегда неожиданно. Работал на том же заводе, проходил мимо. Все работали, все проходили, благоговея. Фея была такая… И — Первозванный. Как-то встретились в заводской библиотеке. До этого в коридорах здрасьте-до свиданья, а тут разговорились. Эрудиция Первозванного не из тех, что кричит на перекрестках. Он весь не из тех. Ну, встретились в библиотеке, и на следующий день он мне говорит: ух, какая умница, слушай, какая она умница! Какие книги читает! При такой красоте женщина умна, тактична, начитанна!.. Чересчур красива, чтобы быть умной. И проста, как королева. Что-то тут не так.

Ну и пошло-поехало. Все оказалось так. Еще как! Тик-так.

Они не таились. Или таились? Не помню. Я-то знал все, должен же он был с кем-то делиться. Любовь, Эвент, ты же понимаешь. Не тяга за юбкой.

Сперва он сказал, что, ух, если бы я знал, как Фея целует сладко! а потом с растерянностью и жалостью и к нему, и к ней я узнал, что она была девственница. В двадцать шесть лет в наше время?! Неприличие! Да как же это произошло, что ты, такая красавица, умница, и до сих пор?.. В институте меня сторонились, смущенно отвечала Фея, боялись подступиться, хоть я всем улыбалась, как и теперь, а здесь, на заводе, все женаты — и некуда деться, поезд ушел.

Ну да, боялись. Достойными себя не считали, а подступаться просто так не смели, потому что на таких женятся.

Со стесненным сердцем ждал я развязки. В исходе не сомневался и на миг единый.

В дождливый вечер Первозванный явился ко мне серый, оторвал от пишущей машинки: пошли, погуляем. Бродили под моросящим дождем по туманным, едва освещенным улицам вокруг стадиона, у железнодорожного полотна, потом он сказал: утром объявил жене, что любит, уходит, не может иначе. А жена повалилась, обняла его колени и зарыдала: ой, не уходи, не жить мне без тебя, ты все для меня на белом свете, не уходи, родимый, не губи, она себе еще найдет, такая молодая, такая красивая, а мне без тебя в петлю! В тот же день в заводской библиотеке, на свидании, на котором должен был объявить любимой, что жене все высказано, никого нет между ними теперь, они вместе навеки, вместо этого он сказал: ничего не получится, любовь моя, несчастная жена моя между нами, не могу я переступить через нее. А любимая сказала: я желаю всей душой… нет, это из другой оперы… я знала, что не сможешь, потому-то и люблю тебя.

Больше они не встречались.

Такая история.

Цветы души моей не достаются так называемым нормальным. Они достаются калекам. Сие объяснимо, если предположить, что я и сам таков…

Все же пойду. Будь что будет.

Пошел. Заметая следы. По-пластунски, можно сказать. Заходил во все парадные, отстаивал след. И к ним так же. Поднялся на пятый этаж, они на третьем. Спускался, стоял на площадках, вроде как ждал у дверей, пока откроют. Прислушивался, заглядывал вниз. Позвонил. Пятнадцать секунд показались вечностью. Потом дверь распахнулась, Киска бросилась на меня, тискала и целовала прямо на площадке и втолкнула в квартиру с воплем «Кто пришел?!»

Первозванный стоял в дверях гостиной, хлопал ресницами. Киска сдирала с меня мою курточку. У вас никого, опасливо спросил я. Никого, никого, лопотала Киска, вводя меня в комнаты, а там молодой и модно бородатый мужчина с гордо поднятой головой и миловидная женщина с пышной стрижкой, интеллектуалы, одеты небрежно, все в любопытстве, и я почувствовал себя так, словно меня, распаренного и ублаженного, выставили на мороз, а Киска представляет меня гостям, абсолютно, конечно же, надежным! В последний миг мой режущий взгляд останавливает ее дурацкую восторженность ко всему белому свету, включая и убийц ее и — щелк! не безнадежна! — она аттестует меня как старого друга и сослуживца ее мужа.