Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Что же дальше, дорогой друг, уж позвольте вас так величать, разница в возрасте стала невелика, что там, в сферах? Знаю, вас не тревожит то, что место стало интернационально, вы о подобных пустяках не беспокоились и равно желали добра всем. Камо грядеши? Как усматриваете, куда приведет нас эта деятельность и громогласно декларируемый плюрализм? Как оно из всезнающего высока? Долина все еще зияет, заметьте. Да нет, я просто так, занят своими заботами, а раны Земли… где уж мне их лечить… Смотрите, до чего дожили и до чего все по-прежнему. Царизм, нацизм, титскизм, снова капитализм — а огромная территория по-прежнему пуста, а раны кровоточат… Скучно. Жаль, не пришлось нам с вами при жизни порадоваться унижению титской силы. Все так головокружительно… Еще с месяц назад и цветочков-то не было, а вот уже и ягодки-с, да какие!..

— Здрасьте, ребе, — громко сказал позади меня чей-то грубый голос, и я обернулся, хотя звали не меня. — Здрасьте, — повторил он, глядя мне в лицо, крупный старик с мясистыми чертами, с лохматой сивой бородой, кладбищенский хазан, он отпевал здесь мою тещу в скрипучий январский день. — Что ж вы не отвечаете на приветствие, ребе, разве это вежливо — не отвечать, когда вас приветствуют?

— Простите, здравствуйте. Не ответил, потому что обращения вашего не понял, я не ребе.

— Вы ребе, — сказал он не отводя пристального взгляда, — а что вы этого не знаете, так это не к вашей чести, если вы не знаете, как ваши люди вас величают…

— Меня величают Американцем и Сумасшедшим Писателем.

— Перестаньте сказать. Ваши люди вас так не называют. Они вашу родословную ведут лучше, чем вы сами. Они помнят, что вы внук касриловского раввина. Те места сильно загажены сейчас, так это, как ни странно, почему-то повышает вашу популярность. Люди глупы, ничего не попишешь, каковы ни есть, а с ними приходится жить. Мой прадед был резник, с раввинами сейчас не густо, и для людей вы ребе. Хорошо, что сами пришли, а то люди собирались к вам делегацией, они знают, где вы живете или прячетесь, называйте это как хотите, и они хотели идти к вам. И придут. Они придут сказать, чтобы вы перестали валять дурака и заняли то место, которое надо занимать, когда вашему народу плохо.

— Всем народам плохо. Моему, как вы выражаетесь, не хуже, чем другим. Худшее впереди.

— Так если вы это знаете, что же вы сидите сложа руки, ребе?

— Любезный, не учите меня жить, окей? И вникните в тот простой факт, что я давным-давно выпал из национальных рамок и при всем желании не втиснусь обратно.

— Когда вашему народу не грозит беда, вы можете делать, что вам угодно. Можете ссориться с женой, жить с гойкой, писать свои книги, которых никто не понимает, выпадать из национальных рамок или еще как-нибудь разыгрывать сумасшедшего, это ваше личное дело, пожалуйста, никто вам слова не скажет. Но когда ваш народ в таком, извините, говне, как сейчас, и все сорвалось с мест, и нет никакой зищиты, у вас нет выбора, если, конечно, вы тот, за кого всю жизнь старались себя выдать. А если не тот, то… Арон! — вдруг крикнул он, поворачиваясь к обелиску, но глядя поверх в синие тучи. — Посмотри на него, Арон! Он навестить тебя пришел. Как трогательно, а? Он, наверно, весь мокрый от доброты. А ты хочешь его здесь, Арон, когда он говорит то, что сказал? Ты говорил бы с ним при жизни? Позволил называть себя другом? Дай знать, что ты о нем думаешь, Арон, не стесняйся!

— Прекратите эту декламацию, — сказал я, холодея непонятно от чего. (Что вы ко мне прицепились? Я даже языка не знаю. Вы настоящий верующий еврей, почему бы вам не представлять наш народ, если это так уж необходимо?

— Арон, посмотри на него, посмотри на этого умника! А потому, молодой человек, что наши люди за эти проклятые годы сильно изменились, и они назвали ребе вас, а не меня или другого, кто говорит на идиш и знает молитвы. Почему-то они считают, что сейчас важнее говорить по-английски. А если они ошиблись, то в этом виновато такое идиотское время, когда у них нет лучшего выбора. Так что же вы им прикажете делать? Вам они, по крайней мере, доверяют, вам же ничего не нужно, кроме ваших дурацких книг на русском языке. Так вы посмеете отказать своему народу, когда он приходит и просит представлять его в лихую годину?

Ну, денек!.. И некуда деться. Ну некуда, ни единой души живой!

Остановись. Расслабься. Все пройдет. Пройдет и это. Вот твой город. Мы вместе, все, сколько нас ни было. Ты не один. Пошли.

Город мой, город… Разнесчастный титский город. Скрываю от себя, обманываюсь, что ты не титский, дух твой независим, лик не изменился… Лгу. Это не лик — маска. Две власти потрудились на совесть и, кажется, грядет третья. Выпотрошили тебя, и набили новым фаршем, и наложили грим. Представляю, каким ты был до, коли так изменился уже на моих глазах после…