Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

… Мы допили коньяк, он не расслабил нас. ЛД заварил кофе по-своему, ложечка в нем стояла, как часовой у ворот Эдинбургского замка. Если бы кто-то сказал мне, что смогу обходиться без тебя… — Ты не обходишься, перебил он. — Жил надеждой, что в старости полчаса в день постоим лоб в лоб за чашечкой кофе, беседовал с тобой бессонными ночами, делился, спрашивал, сам же отвечал, как ты бы ответил, безошибочно. Писал письма, не всегда, правда, на бумаге, снабжал картинками… Вернулся… — Не для меня, перебил он. — Не знаю. А теперь… — Теперь у меня иная жизнь. — И друг? — И друг. (И тебе с ним так же интересно? — Так же, не так же, что с того, зато мы вместе, едим ту же баланду и спим бок о бок, а ты поселишься здесь, чтобы спать с нами, шептаться ночи напролет? Будешь смеяться, но все равно скажу: в жизни не был так счастлив. Заботы, хлопоты, неурядицы, перед любовницей виноват, перед женой угрызения совести, отцу нагрубил, сестре не помог, с друзьями мимолетные встречи… А здесь ни забот, ни угрызений совести, и с другом я всегда, и днем и ночью. Выйду — опять что-нибудь натворю, чтобы спрятаться здесь. Так что не хлопочи, я того не стою. — Если правда то, что ты сказал, с чего бы это рыдать, войдя сюда? Этого я не сказал, я не Док, чтобы растравлять чужие раны, такое я лишь со своими делаю… Что ты там знаешь, чего стоишь, сказал я. — Ай, иди ты! У меня блат, хочешь сесть — я договорюсь, нам это устроят. Подумай, хорошая возможность, лучшей у тебя не будет. — А Америка? — Видишь, Америка, у меня этого в запасе нет. — Да, знаю. Что ж, может быть… — Что — может быть? Да или нет? — Не знаю. Был в нашей дружбе элемент чувственности, без него дружба не дружба. Но он не должен быть осознан. Осознал — испортил. Если б не тюрьма, мы не осознали бы… — Доктрина венской школы, усмехнулся ЛД. Думаешь, этим все испорчено? Не моими доносами? — Что ты там им доносил, сказал я, только путал их. И вообще…

Он протянул ко мне руку, на полпути остановил, я схватил его запьястье, глаза наши встретились, и мы кинулись друг к другу, опрокидывая чашки. И, конечно, расплакались, старые дурни…

Уффф… Тяжкое место миновал. Но что же я сделал, мне в другую сторону, а то — из огня да в полымя — пришел на кладбище. На бывшее Еврейское. Усилиями интернационалистов оно теперь открыто для всех, кто найдет заброшенную могилку, вывернет полуистлевший прах и уложит туда своего дорогого покойника. Что ж, коли я здесь, да еще в такое время, безопасное в смысле встречи со знакомыми, навещу кое-кого из прошлого, из того, в котором ЛД, глядя на кладбище из окна своего кабинета, бодро говорил: ничего особенного, виды на будущее.

Какое было прошлое!

Прекрасно прошлое. Печально, что уходит…

Забытые стихи по памяти бегут как облака бесформенные всходит планета оком глянуть на века…

Какие века — счет пошел на годы, на месяцы, на дни. Успеете крутнуть штурвал? Уверены? Или не посмеете даже глянуть за очередную кулису? Там тьма!

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью. Вот уж точно, сделать былью жуткую сказку Апокалипсиса.

А сказка не о прошлом. По крайней мере, не только о нем.

С чего началось? Где поворот, который проскочили? Паровой котел? Порох? Нет, раньше, раньше! Гераклит, Тит Лукреций?

Недосмотрели. Назад не вернуться. Но те, кто внес свой роковой вклад, — что с ними? Не эти, рядовые, под своими могильными камнями, а те, кто крохотными ломаными линиями осуществил поворот? Ты упрекнул их? в последний миг дал осознать?.. Тогда они в аду, без вины виноватые. О, тогда Ты, Создатель, тогда Ты, играющий живыми игрушками, Тыыыы!..

… Вот где время стоит… Положительно, стоит переселиться. Все мелко отсюда, и успехи не отличаются от провалов. Возможно, для триумфа ничего не надо совершать, ну, решительно ничего, просто прожить жизнь, и он приходит сам, никем не замеченный, лишь глаза усопшего скажут… А я суечусь, убивая длинное время между короткими эпизодами, когда живу половой жизнью или действую с нулевой эффективностью. И никого не встретил. Ни души. Теперь еще в одно место, там отец моих друзей, давно уж, бедняжка, один, и не стала бы его неухоженная могилка чьим-то чужим захоронением, с таким человеком я и сам коротал бы вечность, и он не возражал бы, согласно мы беседовали, несмотря на разницу в возрасте. Страшновато, вдруг завернешь — а там уже чужой… Нет, на сей раз обошлось, все в порядке, да в каком! Цветы! Ну и ну… Впрочем, если принять во внимание, кем был он для общины… и остаются еще полтора калеки, помнящие и дела его, и легенды о нем, он был из тех, о ком слагают легенды…