Леонид Лебедев - Почти книга для почти людей

Заметьте, что нет никакой существенной разности в мироощущении советского человека в зависимости от его национальности. Это мироощущение отпечатано у него на физиономии. Советского человека узнают везде и всюду. Не важно, что уже двадцать лет как нет Советского Союза, а гражданин уехал из СССР много-много лет назад. Не важно, где он провел все это время. Выражение его лица родом оттуда, из детства. Даже если он научился улыбаться при виде своего подчиненного, даже если он идет по коридору своей фирмы с сияющей улыбкой идиота, стоит ему оказаться в одиночестве, как на его лице появляется отражение размышлений о том, куда опять мог деваться левый носок. Почему только один носок нашелся, если он вчера снял и положил оба прямо посреди стола? И почему опять левый?

Есть различные теории, объясняющие это и другие свойства мультинационального советского характера, но ни одна из них не учитывает решающего фактора влияния существования общественного туалета на формирование этого особого характера.

Предположим, советский человек в самом жизнерадостном расположении духа вышел побродить. Может, по магазинам, может, еще куда. На самом деле это не так уж важно, куда он шел. Гораздо более важно, что советский человек никогда никуда не пойдет, не выпив предварительно чая. Или пива. Или чего еще. Идти прогуливаться, не попив ничего, — для советского человека это такой же нонсенс, как для западного человека ехать в супермаркет на автобусе, имея в гараже две машины. Итак, наш человек, полный радостных мыслей и чая, движется по улице, а в это время чай движется внутри человека. И в какой-то момент он заполняет все мысли, чаяния и надежды нашего человека. И что? Тут надо бы просто зайти в общественный туалет. Но их в городе нет. А что есть? А есть знакомый, который приближается к нашему человеку и начинает его расспрашивать, почему у него такое страшное выражение лица. «Что случилось?» — спрашивает этот знакомый, ожидая, что ему тут же и расскажут обо всех неприятностях, связанных с этим выражением. Однако же вместо ожидаемого рассказа, во время которого можно и посочувствовать, и насладиться, следует какое-то безумное бормотание о том, что не до того. А в особо тяжелых случаях чаелюбивый гражданин может даже и послать куда подальше, потому что единственная мысль, которая сидит сейчас у него в мозгу — это «Где?» Вариант родственников и близких знакомых отметается, поскольку живут они далеко. И остается только подворотня. Гражданин идет, мечтая о чудесной подворотне, невидимой со всех сторон. Однако же число таковых крайне мало. А возле той, что нашлась, имеется бабушка, выпасающая внучку и зорко следящая. И когда у гражданина глаза вылезают из орбит, а мочевой пузырь уже пару раз попытался опорожниться без приглашения, гражданин нарушает, где придется, пристроившись к стенке и судорожно оглядываясь на приближающуюся гражданку, которая старается сделать вид, что не замечает текущего по тротуару потока. А когда гражданка совсем уж подходит вплотную, а осталось еще столько же того, что совсем не нужно гражданину, то и пытается он… Впрочем, технические описания, что, куда и как он там пытается, не имеют принципиального интереса. А более интересны те самые опыты, которые производил академик Павлов над собачками, чтобы у них потекли слюнки. Правда, неизвестно, были ли у него опыты по преодолению вредной привычки пускать слюнки при виде еды. Но широкомасштабный опыт по преодолению удовольствия долгих прогулок при помощи отсутствующих общественных туалетов производился долгие годы. И теперь советский человек, где бы он ни находился и сколько бы туалетов ему ни встретилось на пути, всегда озабочен мыслью: «А когда мне захочется, будет ли там туалет поблизости?» И эта мысль, эти размышления сопровождают его до смерти. Никакие усилия воли, ничего… Условный рефлекс. Вооот. А остальным теориям не верьте. Они все неправильные.

Учился когда-то в университете выдающийся человек, который потом в правительстве реформаторов считался одним из наиумнейших. Хотя и сгорел он на знаменитом издательском деле четырех соавторов, однако весь не погиб, оставшись и председателем чего-то, и членом разных академиев.

Поскольку большая часть биографических сведений героя получена не из первых рук, то назовем его Перманентом Перманентовичем Хренобоем. Почему Перманентом Перманентовичем? Потому что когда спрашивали его «Сколько будет дважды два?», то в ответ слышали что-либо вроде «Перманенсия инсиденсии есть эвиденсия». И кто спрашивал, так ему стыдно становилось: действительно, вот для Перманента это очевидно, а чего это я такую ерунду спрашиваю у такого выдающегося человека?!