Павел Лукаш - Пазлы

— А что на складе?

— По слухам, условия хуже. Впрочем, не думай об этом. Наше дело — разобраться, подготовить и подать. Ведь кому-то положено, а кому-то — нет. Или положено, но что-то другое. Просьбы без ответа оставлять нельзя — люди надеются. Хотя, между нами, разве это просьбы? Это даже не молитвы. Чаще всего — требования или прямой шантаж. Например: «Дай, а то удавлюсь». Это еще пристойный пример. Бывает и так: «Не дашь — всех удавлю». Взяток, сам понимаешь, не берем — полное обеспечение. Протекционизм — случается: смотришь, просьба от родственника или дружка — трудно удержаться, тем более — как бы весточка, тут лучше всего передать коллеге на рассмотрение. Или наоборот: есть ходатайство, а клиент тебе знаком: с получки занял и не вернул, или бабу отбил, или еще что-то… Какова реакция? Точно: «Попался, сволочь». Ан нет. Это ты попался. Засекут — и на склад. Вот и думай, рассуждай… Видишь, как я откровенен? А ведь двадцать лет в адвокатуре прослужил. Правильно, ты меня насквозь видишь, хоть и не видишь ничего. Такая уж субстанция, то есть — никакой. Это поначалу. Пообвыкнешь — взгляд замылится. Я сейчас бодрячок лет сорока, костюм-тройка бежевый финский. Это мне по статусу подходит — среднее начальство. Тебе бы — возраст тридцатилетний, костюм синий неброский. Хотя, как знаешь — четких правил нет. Разве что малолеткой на работу не приходи — с этим я борюсь. Дай нашим дамам волю — разведут здесь детский сад. Женщина приличная, до девяноста двух доскрипела, вдруг является пятнадцатилетней, в дореволюционной еще школьной форме. «В шестнадцать, — говорит, — я уже растолстела, не хочу». Хочу — не хочу… Не солидно! Секретарь отдела, девять языков знает… Другой-то и не скажешь ничего: в девятнадцать уже выглядела, как прости-господи, а в двадцать и вовсе того…, от известной болезни. Старший советник по вопросам любви. Этой разрешаю, ничего не поделаешь, да и то — не моложе шестнадцати. Понял для начала? Кадры нужны. Раньше что там было? Адам да Ева. А теперь? САМ-то на всех языках разговаривает. А мы, простые смертные, то есть посмертные, действуем в силу знаний, опыта и таланта. Приходит новый сотрудник — спец экстра-класса, а говорит лишь на родном и с ошибками, и словарем пользоваться не обучен. А что клиент? Русские иностранных языков не знают, англичане — знать не хотят, израильтяне, например, матерятся по-английски и по-русски, но не ведают что говорят. Иногда клиент просит, а что — объяснить не может: «Господи, сделай так, чтобы то и это, но без этого и при этом точно так, как я попросил. Заранее благодарен, подполовник водолазных войск в отправке, кавалер значков и медалей (перечисление), гениальный детектор местного мероприятия, почтенный производитель культурного общества, господин-товарищ-брат Мейд Ионович Холливуд». Что такому нужно? Специалистка по любви разобралась. Благо, что она еще и лингвист — три курса пединститута. Чаю хочешь? Ах, забыл. Для тебя еще и чай — не чай. Но ничего, пообвыкнешь — и чай будет чаем, и водка — водкой — в какой-то мере…, и креветка креветкой, и женщина женщиной окажется, или покажется, что, собственно, почти что все равно. А сейчас, пойдем знакомиться с коллективом. Готов?

— Готов, — отвечаю.

Мне-то, в самом деле, все равно — у меня, наверное, шок. Глаза закрываю: вижу рыло гнусное тупое микроавтобуса, визг тормозов и визг собачий — пса до ужаса жалко… Бедный Жорик. А открываю глаза, вижу контур — знакомый уже — моего собеседника. Хотя — нет, заполняется контур: в полукресле сидит бодрячок лет сорока в костюме-тройке бежевом финском.

Так в моем пересказе начиналась новая загробная жизнь Дениса Карповича, звавшегося когда-то Дионисом. Имя он сменил, поступив на службу в контору, поскольку Дионис в древнегреческой мифологии — бог вина и веселья, иначе, Бахус — звучит несолидно для ответственного сотрудника.

«Все мы пьем, — утверждал Лазаревич, — но кричать об этом на каждом углу неуместно. Я об имени своем раньше плохо не думал — не сопоставлял. Умные люди подсказали — в отделе кадров. Папа-мама пошутили по молодости, а мне с этим жить.

— Кто они, ваши родители? — Спросили там. — Почему не назвали сына, например, Карлом? Карл Карпович — нормально звучит.

— Пролетарии, — отвечал я тогда. — Отец — всю трудовую жизнь на винно-коньячном заводе. Мать — рядовая сотрудница археологического музея. Так и в анкете заполнено».

«Да, я слукавил, — признался Денис Карпович. — Не мог же я рассказать, что имел мой дед свои виноградники. Но и слукавил-то я не сполна. Умный старик все отдал колхозу и стал его председателем. Мой отец получил высшее образование. Он, в самом деле, проработал всю жизнь на винно-коньячном заводе, который заложил еще мой прадед. А мама служила в музее — наук кандидат. Отец дослужился до замдиректора, а в директора его не пустили — ведали. И в конторе нашей все, разумеется, ведали, но я им годился. Знали, что служить буду верно, раз ухвачен за эти самые…»