Валерий Былинский - Адаптация

– Ты единственный из клиентов, кто добрался сегодня до Гаваны, – сказал Педро, парень перевел на английский его слова, – что-то странное случилось с нашим климатом. Ураганы возле Кубы в это время не начинаются.

– Так это ураган? – спросил я.

– Да, и его уже назвали Ниньо – малыш. По ТВ передали, что таких малышей не водилось в Атлантике последние лет тридцать.

Парень, осматривавший машину, с удивлением стал что-то говорить Педро. Потом они обернулись ко мне:

– Чика выдержала все испытания, – хлопнул Педро «Москвич» по бамперу. – Честно говоря, мы хотели эту посудину перекрасить и подвесить над входом в агентство.

– А моя девушка, Лиза, здесь не появлялась?

– Она заходила к Хосе, – перевел парень слова Педро, – спроси у него. Что, поссорились?

Я пожал плечами.

– Она была здесь три часа назад, – сообщил мне Хосе. – Сказала, что все нормально, вы не поссорились, просто ей надо раньше по каким-то делам улететь в Москву. Если хочешь, амиго, поживи у меня, – добавил Хосе, внимательно посмотрев на мое лицо. – Можешь и не возвращаться в Москву, если хочешь.

– Нет, спасибо, амиго. Мне надо лететь.

Хосе обнял меня и трижды поцеловал. Затем дал мне вязанное из хлопка пончо:

– Возьми, у нас здесь сейчас стало холодно, как у вас, в России.

На Малеконе ветер переворачивал столы уличных кафе и стенды с сувенирными открытками. Служащие кафе и магазинов поспешно затаскивали все это в помещения.

Я вошел внутрь одного из кафе, сел за стол. Ко мне подошла немолодая светловолосая женщина с европейской внешностью, спросила по-английски, что я буду заказывать. Лицо этой женщины мне кого-то напомнило.

– Лангуст в томате, черная фасоль, ананасовый сок, ром, – сказал я.

Блюда принесла уже не эта женщина, а молодая мулатка. Я начал есть. Ел и смотрел в окно на Малекон – как океанские волны разбиваются о каменную стену парапета и захлестывают набережную. В небе пролетел набирающий высоту авиалайнер. Может, Лиза летит на нем?

Поев, я попросил счет. Молоденькая мулатка принесла его. Счет был явно завышен – наверное, раза в два, – но мне было все равно. Когда я отсчитывал деньги, то услышал из глубины кафе – оттуда, где сидела европейка – несколько слов по-русски. Одно из них было «хрен», другое – «понял?». Я увидел, как от женщины, раздраженно махая рукой и ругаясь по-испански, отходит молодой парень в шортах. «Игнасио! – требовательно крикнула ему вслед европейка и тоже, кажется, выругалась по-испански. – Игнасио!» Но Игнасио ушел, женщина раздраженно повертела головой и встретилась взглядом со мной. И тут я понял, кого она мне напоминает. Сида. Такое же, как у него, тонкое, немного ироничное лицо. И глаза…

Я поднял руку и призывно помахал.

Женщина, раздраженно поискав глазами, видимо, куда-то запропастившуюся официантку, широким шагом пошла ко мне.

– Цены такие, потому что ураган, – с ходу начала она говорить по-английски, – когда ураган, подвоз продовольствия затруднен…

– Я не об этом, – перебил я ее по-русски, – вы русская?

– Да… – ее лицо сразу приобрело усталое выражение.

– Вас зовут Марина.

– Да… – немного удивилась она.

– У вас муж Сиро…

– Да, но… А вы…

– Я друг вашего сына Богдана.

Несколько секунд она молчала. Потом произнесла:

– Вот как… И… как он? У него все хорошо?

– Он… Я… я его, правда, не видел с осени. Но полагаю, у него все хорошо.

– Это хорошо… А я тут кафе… английского из персонала пока никто не знает… вот и приходится самой… А вы скоро в Москву?

– Сейчас в аэропорт.

– А… я, может быть, тоже вернусь в Россию. Здесь стало невозможно нормально жить. Погодите, я сейчас… – она увидела появившегося в дверях подсобного помещения Игнасио и направилась к нему. Подождав немного, я положил деньги на стол и вышел из кафе.

На улице поймал такси. За рулем оказалась та же полная невысокая негритянка, что везла нас с Лизой из аэропорта в Гавану. Она меня не узнала. Со слов таксистки, цена из центра города в аэропорт тоже выросла вдвое.

– Что поделаешь, ураган Ниньо идет, – вздыхала, улыбаясь, негритянка. – Бензин дорогой, все стало дорого…

На экранах телевизоров во время полета показывали какие-то фильмы, но я не понимал ни слов, ни действия. Было спокойно и пусто. Похоже, я очень устал. Но это была нервная, несонная, дурно-бодрая усталость. Весь полет я то проваливался в сон, то, так и не достигнув его дна, выныривал: просыпался и открывал глаза.

Войдя в свою квартиру, я еще надеялся – каких-то два-три процента из ста, – что Лиза будет дома. Что она, например, сейчас спит, завернувшись в широкий клетчатый плед, на нашей большой кровати в маленькой комнате, рядом с незашторенным окном, куда вечно заглядывает одинокий свет уличного фонаря.