Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

Что он в ней искал? Может, это только тщеславие? Он даже не считал Клару особенно миловидной. Конечно, следы скорби исчезли с ее лица, прежде опухшего и тусклого, она стала больше внимания уделять одежде, ушла бесформенность, он заметил, что у нее изящная фигура. Но не это его привлекало. И не ее личность. Он ведь толком ее не знал. Говорила она мало, всегда сдержанно, что свидетельствовало о разнице в их положении, о которой они оба слишком хорошо помнили. Чувство, которое он не решался назвать желанием, было пробуждено в нем чем-то безличным. Даже не ее женским началом. Молодость, исконная сила природы, проснувшаяся в ней с наступлением лета, — последний отблеск того, чем она была когда-то, прежде чем роды и бедность начали над ней трудиться, прежде чем ее поразила скорбь. В каком-то смысле это было плодом его усилий. Его внимание, начинавшееся как простая любезность, вернуло ей молодость.

Сначала мальчик. И вот они уже сидят втроем, напоминая семью — семью, которой у него никогда не было, которую он потерял. А разве нельзя быть семьей и не вести себя при этом как муж и жена?

Он старик, и вновь напоминал себе об этом. У стариков своя орбита, как у планет, вращающихся вокруг солнца, вот только солнце это остывало. На этом его внутренний спор закончился. Он останется на своей орбите, вращаться вокруг умирающего солнца. Он находится в ледниковом периоде жизни, и на открытых участках пространства, еще не покрытых снегом, способны были произрастать одни лишайники.

Но иным был язык его рук, когда он завязывал шнурки на белых кожаных туфлях, надевал соломенную шляпу. По дороге в прихожую Альберт остановился и вынул белую маргаритку из букета, который экономка поставила в центре стола. В прихожей, у зеркала, еще раз провел рукой по волосам, вставил цветок в петлицу светлой летней куртки. Открыл дверь и спустился по лестнице на Принсегаде, полный слепого торжества, которое испытываешь, когда удается одержать победу над здравым смыслом.

Его впустили, Кнуд Эрик был дома. Клара Фрис сделала прическу, было заметно, что она вымыла голову. Он не особенно следил за меняющейся модой, каждый сезон представленной в витринах И. С. Йенсена на Киркестраде, но по силуэту платья, доходящего ей до середины икр, догадался, что оно далеко не новое. Она, верно, достала его в честь сегодняшнего события, платье первого года замужества, а может, оставшееся с еще более ранних времен, когда ее переполняли надежды — и молодость.

Накрыто было на троих, что одновременно разочаровало и успокоило Альберта. Под взглядом Кнуда Эрика они не могли совершить глупостей, и все же, открыв дверь, Клара Фрис покраснела. Как и утром, она отступила в сторону и слегка наклонила голову. Волосы были убраны, стала видна шея, такая хрупкая, — и ему пришлось бороться с желанием положить на нее руку тем прикосновением, в котором потребность защитить неотличима от потребности завоевать.

Он нигде не видел маленькой Эдит и спросил о ней. Ее уже покормили и уложили в спальне.

Прозвучало приглашение к столу, Кнуд Эрик занял место у стула. Волосы мальчика были тщательно расчесаны и приглажены. Он последним выдвинул стул и уселся неестественно прямо, глядя перед собой. В центре стола стояла миска со свежесваренными креветками. Альберт принес в корзинке вино. Бутылка была завернута в дамастовую салфетку. Он достал ее и с легким щелчком открыл. Он никак не мог решить, стоит ли брать бокалы. Понимал, что у нее их нет. Но ведь она могла воспринять это как упрек, как намек на бедность своего дома, своей жизни. И все же привычка победила. Он не желал пить хорошее вино из стаканов и прихватил свои лучшие хрустальные бокалы. Да, ох уж эти старики с их орбитами, пролегающими вокруг умирающего солнца… И штопор тоже прихватил.

Он наполнил бокалы и бросил взгляд на внимательно следящего за ним Кнуда Эрика.

— Чуть тебя не забыл, — сказал Альберт и, снова сунув руку в корзинку, достал бутылку с соком и поставил перед мальчиком. Тот засмеялся:

— Ну прямо как на пикнике.

Посмотрев на запотевшую бутылку, Кнуд Эрик осторожно взялся за нее:

— Холодная. — Голос был удивленным.

Альберт поднял бокал. Клара Фрис держала свой так, словно боялась его уронить. Когда он посмотрел на нее поверх стеклянной кромки, она покраснела, растерянно отвела взгляд, незнакомая с ритуалами, сопровождающими вкушение вина, затем откинула голову и сделала глоток с таким видом, словно светлая жидкость была лекарством, которое следовало проглотить побыстрее. Лицо искривилось в гримасе. Она снова покраснела.