Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

Альберт наклонился и поднял с земли ракушку. Приложил к уху, прислушался к шуму, доносившемуся из извилистого хода.

— Послушайте, — произнес он и протянул ей раковину. — Теперь вот радио изобрели. А в моем детстве имелись только ракушки. Они и были нашим радио.

Не вняв его призыву, она положила ракушку на прежнее место на клумбе с таким видом, словно он своим поступком нарушил тайную гармонию сада.

У них было много мелодий, у раковин, — своя мелодия для каждого, кто слушал. Молодым они пели о жажде странствий и дальних берегах, старикам — о разлуке и печали. Одна песня для молодых, другая — для стариков, одна — для мужчин, другая — для женщин. Женщинам раковины пели всегда одно: утрата, утрата, монотонно, как шум прибоя. Для них звучал не манящий зов, а жалобная песнь.

Они просидели в саду около часа. Солнце скрылось за коньком крыши. Зернистая темнота просочилась между кустами крыжовника и смородины, небо принимало все более фиолетовый оттенок.

— Ох, ему ж домой пора! — Клара вскочила, вспомнив о сыне.

Пришло время отправляться восвояси, но, прежде чем он успел встать и попрощаться, она скрылась на кухне. Когда она вернулась с Кнудом Эриком, Альберт уже отнес в дом стулья, расставил их на места у стола и ждал в гостиной.

— Что-то засиделся я у вас, — произнес он извиняющимся тоном.

— Да вы же еще кофе не пили!

Клара подвела его к столу и заставила сесть. Движения ее стали раскованными, не то что раньше.

— Посидите, а я кофе приготовлю.

Она выдвинула ящик с бельем и постелила Кнуду Эрику на диване. Мальчик разделся и забрался под одеяло.

— А завтра утром рыбачить пойдем? — спросил он.

— Завтра нет. Можем сплавать к Лангеланну, искупаться, если хочешь.

Ответа не последовало. Мальчик уснул.

Клара вернулась с кухни с кофейником в руках.

— Долгий был сегодня день.

Она встала напротив и наполнила его чашку. Света еще не зажигали, в полумраке белела в вырезе платья бледная кожа. Они сидели молча, а вокруг сгущалась темнота. С дивана доносилось безмятежное ритмичное дыхание спящего Кнуда Эрика. Где-то поблизости часы звучно, раскатисто пробили десять. В растущем мраке он больше не различал черт ее лица, в глазах рябило, и казалось, лицо ее меняется в причудливых гримасах.

— Спасибо за приятный вечер, — произнес он, вставая.

Она вздрогнула, как будто внезапно очнулась, — уже уходите? — и подняла глаза. Лицо в полумраке казалось белым пятном, выражения было не различить. Уж не пьяна ли она? Выпила бокал, потом он еще налил. Больше не пила, но женщинам нужно меньше, чем мужчинам. Ситуация вдруг стала тягостной, захотелось уйти.

Она поднялась, проводила его в прихожую. Не зажигая света, прикрыла дверь в гостиную. Сердце забилось в его груди, точно узник, который просится на свободу. И снова он почувствовал укол. А затем ощутил ее прикосновение. Женские руки нащупывали его грудь, не обращая внимания на колотящееся сердце, и наконец сомкнулись на шее.

— Я должна с вами как следует попрощаться, — пробормотала она.

Ищущие губы скользили по его лицу, пока наконец не прижались к его губам. Сердце билось все сильнее. В Альберте поднялась какая-то черная волна и лишила его воли. Он хотел оттолкнуть ее, но не мог. Она навалилась на него всем своим весом. Он чувствовал мягкое давление ее груди, она прижималась к нему бедрами. И вдруг издала какой-то жалобный звук, как будто собиралась заплакать.

— Мам, — прозвучало из гостиной.

Она застыла и задержала дыхание.

— Мама, ты где?

Клара шумно вдохнула. Ее передернуло.

— Я здесь, в прихожей.

— У тебя такой странный голос. Что случилось?

— Ничего, спи. Уже поздно.

— А что ты делаешь?

— Прощаюсь с капитаном Мэдсеном.

— Я тоже хочу попрощаться.

Они услышали шлепанье босых ног. В дверном проеме появился темный силуэт мальчика.

— А почему вы свет не зажгли?

Клара повернула выключатель. Альберт погладил ребенка по головке:

— Спокойной ночи, мой мальчик. Пора уже на боковую, как говорит твоя мама. — Он повернулся к Кларе, избегая смотреть в глаза. — Спокойной ночи, фру Фрис, спасибо за приятный вечер.

Он протянул руку. Ее ладонь была горячей и мокрой. Даже такое формальное прикосновение вдруг показалось ему слишком интимным. Он отнял руку, снял шляпу с вешалки, открыл дверь. Услышал, как она за ним закрывается, и пошел в сторону порта. Слишком взволнован был, чтобы сразу отправиться домой.

Свернув на Хаунегаде, Альберт заметил, как кто-то встает со «шкиперской» лавки у маленькой гавани Сёнерренена.