Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

— Добрый вечер, капитан Мэдсен.

Альберт коротко кивнул, не снимая шляпы. Ему не хотелось вступать в разговоры. Но человек приблизился и пошел с ним рядом по Хаунегаде.

— Припозднились вы что-то.

В мощной фигуре Альберт узнал Хермана.

— Кажется, я не обязан давать вам отчет в своих действиях, — сказал он тоном, не предполагающим продолжения разговора.

— Прелестный костюмчик.

Хермана враждебный тон Альберта оставил невозмутимым. Альберт прибавил шагу. Херман тоже.

— Вы сегодня так молодо выглядите… — сказал он вкрадчиво, даже не пытаясь скрыть фальши в своем голосе.

Альберт резко остановился и развернулся к молодому человеку:

— Скажите, что вам от меня нужно?

Херман всплеснул руками:

— Нужно от вас? Что вы имеете в виду? Ничего мне от вас не нужно. Просто хочу немного развлечь вас своим обществом. Но может быть, вы предпочитаете одиночество?

Не ответив, Альберт развернулся и пошел дальше по Хаунегаде. Он прошел стапеля, прошел верфь.

— Спокойной ночи! — крикнул Херман ему вслед. — Вам наверняка нужно поспать после сегодняшних усилий.

Альберта передернуло, рука сжала трость. Он даже подумал, а не вернуться ли и не наказать ли негодяя? Но тут же отбросил эту мысль. То время давно прошло. Они с Херманом примерно одного роста и комплекции, но Херман на полвека моложе. Схватка будет неравной. И он не просто проиграет драку. Он утратит свое достоинство, и эта мысль поразила его с такой силой, как будто он уже лежал на земле, истекая кровью.

Поднявшись по каменной лестнице дома на Принсегаде, он запер за собой дверь. Не зажигая света, тяжело опустился на диван. Откуда этому мерзавцу известно, что произошло у вдовы? Он что, следит за ним? Или просто догадался? Неужели происходящее столь очевидно? Но ведь и для него самого это стало неожиданностью. Может, другие видят то, чего не видит он сам?

Конечно, приходится признаться, что, наряжаясь к ужину у вдовы, он лелеял игривые мысли. Но осознавал, что в действительности ничего такого не хочет. Все это были лишь тщеславные мечты. А теперь они воплотились в реальность, и он внезапно почувствовал себя голым. Что видит Херман, видит весь город. Надо остановиться. Он понимал, что чувствовал тогда в прихожей, когда Клара Фрис ему отдавалась. Страх, страх, что его привычная жизнь сойдет с орбиты, страх перед непредсказуемостью бытия, страх, что все то, что он оставил позади, готовясь к закату жизни, снова предъявит на него свои права.

Он слаб, он это чувствовал. Она — сильна, как и Херман, потому что они молоды.

Прерывистое дыхание, объятия в темной прихожей, драка на улице — все это принадлежало молодости, не старости, и горе тому старику, кто слишком близко подойдет к молодости и решит, что может погреться у ее огня. Он окажется смешон — вот цена, которую придется заплатить.

Старики должны держаться своего умирающего солнца. Дом, в котором он воздвиг свою судоходную контору, где занимался своими делами, делами судового маклера, — вот его солнце, вот его орбита. Не следует ему бунтовать против старческого закона всемирного тяготения. Во время войны за ним закрепилась репутация чудака. Может, так о нем думают до сих пор, и с этим можно жить. Но репутация дурака — этого ему не надо. Ходить по городу одетым и все же в глазах других быть голым — позор, с которым он жить не сможет.

На следующий день он долго спал и не выходил из дому. Через день в одиночестве сплавал к Сорекрогену, проверить верши. Как обычно, они были полными, больше десяти фунтов набралось. Он пересыпал креветок в садок и застыл над копошащейся массой. Перед глазами стоял Кнуд Эрик, с гордостью возвращающийся домой на Снарегаде с полным ведром креветок. Альберт высыпал креветок за борт. Они на секунду застыли в воде коричневым облаком и исчезли.

Не было в море успокоения. Он скучал по мальчику. Но что-то еще его мучило, сильнее, какое-то внутреннее давление, оно лишь нарастало, потому что он не хотел сказать себе правду. Не один только страх он испытал, когда Клара прижалась к нему в прихожей. Еще — чувственное возбуждение, какого не помнил уже многие годы. Одна только мысль о сцене в прихожей вызывала у него нежданную эрекцию.

Старик, он сидел летним утром в своем яле и испытывал эрекцию. И чувствовал злость на самого себя и одновременно неудовлетворенность. Он был больным в критической фазе развития болезни. Время должно идти своим ходом, и единственным лекарством являлась разлука.