Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют

– Не скрипит? Проверьте! А то, если стеснительно, другую принесут… – он взглянул на Алика нахально блеснувшими глазками, и тут же физиономия стала фальшиво-равнодушной.

Когда пара осталась одна, Лонгин Антонович рассказал, как питается высокое начальство. В каждой обкомовской столовой кастрюли с приготовленной пищей «запечатываются» наклейками: «Проверено на радиоактивность».

А попробуй простой человек раздобыть счётчик Гейгера? Посадят. Если обычному гражданину удалось бы проверить, не заражена ли его пища радиацией, закон признал бы его совершившим уголовно наказуемое деяние.

Повариха турбазы Олёна, умелая, сметливая, лет сорока пяти, и её помощница, накрываясь от дождя плащами, отнесли гостям горячую уху и двух жареных диких уток. Ответственный человек Валер Иваныч предупредил Олёну, ухмыляясь:

– Он – о-ох, и хитрый хер! большая шишка. Привёз такую молоденькую красоточку! Жена – говорит. Кому врёт? Мне, хи-хи-хи!.. Ты будь готова: застанешь их друг на дружке – уху не урони, – он гаденько засмеялся и добавил: – Если она на нём будет – уронишь обязательно.

Повариху разобрало любопытство. Разок стукнув в дверь, тут же её распахнула и была разочарована. Красотка, одетая, сидела на кровати, а мужчина, стоя в двух шагах, говорил ей что-то совсем не любовное. Вежливый – давай улыбаться, руки потирает:

– А-ай, ушица душистая! Смотри-ка – огненная. А уточки – с пылу-жару!

Ухи он не видал! Это чтоб девку задурить: чем, мол, потчую! Наврёт, наврёт – и приступит... У самого, чай, не на пищу слюнки текут. А она и правда – загляденье для мужиков, её в кино показывать, а ложится, подлая, под старую сволочь.

В противоположность мыслям, выражение у Олёны было хлопотливо-сладкое, она ворковала, накрывая на стол:

– Покушайте на здоровье, отдохните... Да опять к нам приезжайте!

И ведь не смутятся. Лица до чего бесстыжи. Ему, тёртому хрену, не совестно на такую молоденькую лечь? А она-то, может, блядь почище его!

Олёна словно забыла собственную молодость, когда её отмечали лаской люди тоже немолодые... Помнилась, однако, обида: скупы они были, ничего не подарят из одежды, четвертной никогда не дадут. А нынешние начальники сорят деньгами. А уж девки стали – наглей наглого, любого старика научат такому безобразию – ему и хочется, и не можется: гляди, развяжется пупок...

Олёна улыбалась парочке, злобясь: он представлялся ехидным и требовательным, она – алчной и, как культурные люди выражаются, ловкой «в отношении всяких бесстыжих фокусов».

Помощница Олёны, женщина моложе тридцати, не менее внимательная к необыкновенной паре, молча положила на край стола стопку дефицитных салфеток и обмахнула тряпкой стулья. В ней крепла мысль, что если в другой раз мужчина приедет один, она взглядами и смешком выразит ему многообещающее «да». Она и теперь старалась посмотреть на него так, чтобы он понял и приехал один.

Когда повариха с помощницей уходили, Лонгин Антонович сунул им под плащи, в карманы халатов, по купюре. Олёна с уважением подумала о муже, работающем на этой же турбазе, он уехал к браконьерам за лосятиной для начальства. «Пёс ни одной сучки не пропустит, но денег – копейки не даст! легче удавить его», – отметила положительную черту в характере супруга.

Она и помощница возвращались в кухню под дождём, который стал мелким, моросящим. Две девушки вели под руки пьяного парня. Он свесил голову, ноги в резиновых сапогах, вымазанных глиной, едва переступали. Вдруг одна из девушек выругалась:

– Его легче отъебать, чем тащить! – и отстранилась.

Вторая, тоже отпустив пьяного, ещё и толкнула в спину – он упал в грязь ничком.

Обе были выпивши, пошли прочь, стараясь вышагивать нарочито-независимо.

Помощница Олёны, проходя мимо лежащего, окликнула:

– Эй, чего лёг? Вставай!

Женщины удалились шагов на семь, как он вдруг вскочил и побежал за ними. Они понеслись во всю мочь, вбежали в кухню – Олёна заперла дверь и, багровея от злобы, закричала:

– Я те, бля-а-дь, погоняюсь!

Из открытого окна неподалёку доносился не лишённый приятности баритон:

Снаружи что-то мягко стукнуло в стекло. Профессор и Алик отвлеклись от еды. За стенами царила непогода, стояла полутьма, хотя не было и четырёх пополудни. Звук повторился. Профессор встал из-за стола.

– Кто-то швыряется песком...

К оконному стеклу прижались носами девушка и вымокший взъерошенный парнишка. Он высунул язык, кривляясь, а девушка стала игриво просить: