Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют

– Когда я работал на немцев, я был гораздо чище, лучше. Я производил неплохое горючее, антисептики – они так нужны были в госпиталях! Я жил с сознанием собственной полезности и благодарен немцам за это... Душа болит до сего дня: ведь они решили, будто я перебежал к «своим»... Для меня было бы огромным облегчением – узнай они правду.

– Веришь, что их тронула бы твоя история? – произнесла с грустью Алик, прижимаясь к его плечу, и вдруг в охватившем её пафосе чуть не воскликнула: «Если бы я могла, я сделала бы мир таким, чтобы ты был в нём тем, кем должен быть: прославленным учёным!»

Сделать, увы, она может немного. Угадывать его прихоти... Или это много невообразимо? На даче, когда за окнами сыпал первый снег, она танцевала для него при жарко растопленном камине. Полупрозрачные шальвары, индийская блузка, браслет над локтем: на ней всё то же, что было в их встречу в лесу, только волосы заплетены в косу. Отблески огня, опаляющая мелодия из магнитофона: зурна, ионика, барабан...

Запрокинув голову, она отбросила толстую косу за плечо, ритмично покачиваясь, поплыла на носках, томительные взмахи рук, скольжение, полное энергии, зримость плоти, усмешка на чувственном лице – она вся затрепетала. Танец живота.

Его обуяло... любить её на подушках, брошенных перед камином! На шее и лбу у него вздулись сосуды, резче сделались бороздки морщин, он побагровел: она, вспомнив о его возрасте, встревожилась. Лаская её, он настаивал на своём, опрокинул навзничь, задирая её ноги и покусывая мизинец правой. Она, как ему хотелось, согнула ноги в коленях, оттянула руками на груди, он медлил входить, занимаясь «дразнением», она с щекочущей гордостью слушала, что она – сама царственная грация... И оба забылись в сумасшедшей спешке тел.

Когда он потом лёг подле, её испугало, почему он так часто и глубоко вдыхает? Но на измождённом лице глаза счастливо улыбались:

– Всё чудесно! – он протянул руку, погладил её колено и выше. Его «я», произнёс лукаво, расширилось до масштабов космоса. Личность расширяет любовь, а не число отнятых жизней. Те, кому дано это понять, но не дано любви, сколько бы ни убивали людей, – скрежетали бы зубами от зависти к нему.

– И это всё благодаря тебе, моя Алик.

Она думала: кто ещё может так говорить? Какая из её знакомых слышала такое? А в камине потрескивали дрова, гудело пламя. Как не похоже это на ту жизнь, что течёт рядом!

Он сказал:

– Остаётся уйти с максимальным количеством очков.

– Уйти? – она забеспокоилась.

Его вера, напомнил он. Завоевать такую любовь, ради которой пойдёшь на смерть, – это значит набрать столько очков, что погасятся все потери от дурных деяний. Уйдёшь с победой!

Она зажмурилась и словно отстранила что-то руками.

– Почему именно смерть? Почему сила, в которую ты веришь, не может дать нам жить?

– Жить до момента, когда ты начнёшь мне изменять? При твоей молодости и темпераменте быть только моей – всё равно что ласточке никогда не улетать за моря.

Она приподнялась на подушках и дрожащим голосом чуть не вскричала:

– Ло-о, ты хочешь сейчас всё нам отравить?!

Нет-нет, он хочет лишь отодвинуться от камина: ну и жар!

Профессору нередко звонила из далёкого посёлка жена Виктора, жаловалась на его отъезды в город. Поначалу думала, он ездит на встречи с Аликом, но Лонгин Антонович заверил, что Алик тут ни при чём. В конце концов Людмила узнала – муж крутит с Галей. Та, живя в двухкомнатной квартире с матерью, отвоевала себе право уединяться в своей комнате, с кем считает нужным. Людмила просила профессора повлиять на Виктора – Лонгин Антонович вздыхал в трубку и выражал сожаление, что понятия не имеет, как тут помочь.

В середине ноября, когда Алик в кабинете мужа лежала на тахте и ела кишмиш, Лонгин Антонович поднял трубку зазвонившего телефона: Людмила сказала, что родила сына, назвали Виктором. Она счастливо расплакалась: «Спасибо вам, наш родненький!..» Профессор пробормотал: «За что же...» – «Вы знаете, что за всё-о-оо!»

Алик, упрямо внушавшая себе, что Можов её не волнует, произнесла:

– Я рада за неё. Она не дура, раз тебя благодарит – твою роль понимает. Правда, убеждена, что ты вручил ей сокровище... но это уж её дело.

Проклинаемый Виктор – его власть не оставляла Алика. Он безупречно сложён, он так красив! платиновый блондин с тёмно-синими глазами! что его, то его. Её уже не очень мучило, что он спит с Людмилой, но за связь с Галей она его ненавидела. И вместе с тем Алик иногда не могла отогнать прилипчивую мечту, что однажды случай сведёт её с Виктором, она уязвит его как нельзя сильнее и затем познает с ним до сих пор не удавшееся. Сейчас же она искренне хотела, чтобы его обременили домашние дела, чтобы он, как принято говорить, погряз в быту, остепенился, тогда отношение к нему стало бы спокойнее.