Ольга Токарчук - Дом дневной, дом ночной

Она поступила так, как он велел. Пасхалис приблизился и долго смотрел, затем, приподняв складки юбки, встал на колени между ее ногами. Он опустился на нее неспешно, проник в нее безошибочно, как будто проделывал это сотни раз, а потом неторопливо и размеренно начал прибивать ее к земле.

Я получила письмо. Оно лежало на письменном столе с другими бумагами, которых скапливаются кучи в наше отсутствие и которые приходится читать все сразу, листок за листком — при этом бесследно исчезает та радость, с какой достаешь из почтового ящика одиночный конверт от конкретного человека и читаешь послание внимательно, затаив дыхание. Письмо затерялось среди избирательных листовок, реклам гипермаркетов и языковых курсов, банковских квитанций, счетов за телефон, конвертов с печатью вместо фамилии отправителя, официальных уведомлений, открыток, в которых шлют короткий привет, напоминают, сообщают, извещают. Оно в общем-то тоже не было настоящим письмом, как будто бы этот вид почтовой корреспонденции незаметно себя изжил. Была то скорее реклама, бумажка с текстом, нечеткая ксерокопия с бледным, расплывчатым шрифтом, застрявшая между избирательными листовками каких-то партий, — такое даже нет желания прочитать до конца. Не было оно письмом еще и по той причине, что само для себя служило конвертом, как это принято в служебной переписке: лист бумаги вчетверо сложенный, прихваченный ярлычком, смазанным клеем. Там же адрес и марка.

Первые слова звучали так: «Проснись». Дальше я уже не читала или забыла, что было дальше. Возможно: «Проснись. Польша стоит на краю пропасти. Голосуй за наших кандидатов!» Или же: «Проснись. Не упусти шанс. При покупке на сумму свыше 300 злотых тебя ждет подарок — набор луковиц различных сортов нарциссов». Или: «Проснись со знанием иностранного языка. Наша методика обучения во сне гарантирует овладение языком в течение трех недель». Я помню только, что вскрывала его ножом, как и остальные письма, и теперь уже каждый нож ассоциируется у меня с этим «Проснись», и так останется, по-видимому, навсегда. Вскрытие плоского тела сложенного листа бумаги, разделывание бумажной дичи, чтобы добраться до ее скрытых значений, вещих потрохов.

Приехали знакомые из Валбжиха, и я угощала их грибами. В последний момент они спросили, что это за грибы, а услышав мой ответ — не стали есть. Как будто бы это может спасти от смерти — едим мы что-то или нет. Ведь умираешь, невзирая ни на что: ешь это или то, делаешь одно или другое, так думаешь или иначе. Похоже, смерть — более естественное состояние, чем жизнь. Вот, например, свинушка, прежде чем в современных справочниках была признана ядовитым грибом, всегда считалась вкусной. Питались ею из поколения в поколение, потому что она растет повсюду. В пору моего детства свинушки собирали в отдельную корзину, чтобы потом долго варить, а воду слить. Теперь говорят, что этот гриб убивает постепенно: поражает почки, накапливается в каких-то внутренних органах и разрушает их. Поэтому, употребляя в пищу свинушки, человек одновременно живет и вместе с тем умирает. На сколько-то процентов жив, на сколько-то мертв. Трудно сказать, когда одно состояние переходит в другое. Непонятно, почему люди придают такое значение этому столь короткому мгновению: или — или.

Дубовик в вине и в сметане готовится так:

около килограмма дубовиков

4 столовые ложки сливочного масла

четверть стакана белого сухого вина (лучше всего чешское с солнышком на этикетке)

щепоть черного перца, щепоть острого красного перца

соль

стакан сметаны

полстакана тертой брынзы

Грибы обжарить 5 минут в масле. Добавить вино и тушить еще 3 минуты. Потом поперчить, посолить, влить сметану, посыпать брынзой и перемешать. Подавать на поджаренных ломтиках хлеба или с картофелем.

В жаркие дни в самый зной Марта сидела на солнце у крыльца и со своей лавочки наблюдала за нашим домом. Она была неизменно в одной и той же кофте, под которой, должно быть, ее кожа нагревалась и потела. На перевале под кустом бузины лежал мотоцикл пограничника. Рядом пограничник с биноклем, заменявшим ему глаза, смотрел на Марту и на нас. А выше, на безоблачном застывшем небе, плавно покачивался ястреб, про которого мы говорили — Святой Дух, потому что он двигался так, как должен двигаться Святой Дух, легко и всеведуще. Он взирал на пограничника, глядящего на Марту, а та — на нас. И весь жаркий месяц Марта видела одно и то же.