Ольга Токарчук - Дом дневной, дом ночной

Я видела дом снаружи: из окна ванной струился свет и ложился длинной желтоватой полосой на пруд, потом на минуту с грохотом включился насос. Как только он стих, дом погрузился в темноту и исчез с моих глаз. Небо теперь казалось светлее.

Ночь не настолько темна, как о ней говорят. У ночи свой мягкий свет, который льется с неба на горы и долины. Земля тоже светится. Холодным, тусклым блеском, чуть фосфоресцируя, так мерцают обнаженные кости и гнилушки. Днем этого свечения не видно, как и ясными, озаренными луной ночами, как и в освещенных городах и деревнях. Только в полной темноте заметен свет земли.

Кроме того, есть звезды и луна. А потому было светло.

Я внимательно рассматривала каждый клочок пространства, видимого с кровати, каждое дерево, каждый пучок травы, каждый излом горизонта. Все было словно припорошено пеплом, присыпано мукой. Ночной свет сглаживал острые углы, сближал противоположности. Стирались всяческие грани. Множество предметов казалось всего лишь многократным повторением одного. Эти картины, должно быть, сковали мой взгляд, усыпили меня, потому что, когда я проснулась, едва очнувшиеся от сна глаза увидели только мрак — луна уже спряталась. Но зато пробудился мой слух, взял полный контроль над телом и теперь тащил меня за собой. Полз по стенам дома и прислушивался. Постепенно из обманчивой тишины проступило дыхание спящих в доме людей, сначала как легкое прикосновение, шелест, гулом отзывавшийся в моих ушах, но потом я вся превратилась в слух — в мясистую чашечку, в засохший бутон, во влажную шелковистую трубочку, прижатую к стене. Впервые в жизни я слышала все целиком и полностью: дыхание спящих в доме людей стало шумом, свистом, который проникает в человеческие тела и оживляет в них сущность зомби; их веки беспокойно хлюпали, как шмат мяса, брошенный на холодный пол; сердца гудели, издавая звук, который был тяжелее воздуха и тут же уплывал под землю. Размеренно, в такт сну, поскрипывали кровати. Потом я услышала гул мышиных метрополий в стенах домов — крошечных суетливых перекрестков, мест любовных свиданий, складов продовольствия. Я слышала древесных жучков в ножках соснового стола. В кухне с оглушительным ревом взвился в свой морозящий полет холодильник. Ночные бабочки щекотали прохладный ночной простор. И все это рассекал на куски истеричный трезвон капель, сочащихся из кухонного крана. Оглохнув от шума, я перевернулась на спину и взглянула на небо. Оно бы должно быть тихим, как всегда, однако — не было. Я услышала свист падающих метеоритов и леденящий кровь в жилах гул кометы.

Какой-то молоденький семинарист взял у него все бумаги и велел прийти вечером; а уже тогда без слова показал Пасхалису комнату, которую тому предстояло занимать, ожидая решения совета. Комната была темная и сырая, из ее окна инок увидел реку и бедные лачуги на берегу. В некотором смысле она напоминала его келью в монастыре — узкая кровать, напротив стол и стул, а вместо коврика из бараньей шкуры низенький аналой. Он тотчас опустился на колени на подножную скамеечку и попытался молиться, но Кюммернис не желала предстать его взору. Мысли Пасхалиса были больше заняты гладким узором на пюпитре, чем святой; в конце концов он встал на колени на каменном полу. Но все равно не мог сосредоточиться. Из-за окна долетал шум реки, уличный гомон, поскрипывание колес, голоса людей. Глац не способствовал молитве. Впервые за многие годы монах уснул, не помолившись на ночь.

На следующий день тот же семинарист сообщил ему, что с рукописями как раз знакомится епископ, а посему аудиенция состоится завтра. На следующий день он сказал то же самое. И через день. Итак, Пасхалис жил во дворце епископа, и у него было время осмотреть город.

Он видел несметное множество людей; ему казалось невероятным, чтобы столько их жило в одном месте. Удивляло, что не все знакомы друг с другом. Люди равнодушно шагали, не глядя на встречного. Пасхалис бродил по этому странному городу с утра до вечера, так что ремнями сандалий стер себе ноги. Он видел торговцев на рынке перед лавками, полными всяческого добра. Трудно было упомнить, для чего все эти вещи предназначены. Видел детей, играющих прямо на дороге, животных, уставших от жары и шума, в церквях — деревянные, ярко раскрашенные статуи, поразительно похожие на людей.

Но пуще всего его взор пленяли женщины. Здесь, в городе, они стали более реальными, конкретными и ощутимыми. Молясь в храме, он угадывал их присутствие по шелесту платьев и легкому постукиванию каблучков. Украдкой рассматривал каждую деталь их одежды, пряди волос, переплетения кос, линию плеч, плавные движения руки, осеняющей грудь крестным знамением. Когда никто его не видел, он повторял эти движения, словно заучивал сложные магические заклинания.