Владимир Топорков - Наследство

Фомич крикнул сверху:

– Давай второе бревно, Евгений Иванович, иначе хана. Снесёт, губастый…

«Наверное, он о ветре так», – мелькнуло в голове, улыбкой чуть тронуло губы, и Бобров, высунувшись через обрешётку, потянул к себе ещё одну слегу. Снизу ему наверняка помогали люди – отсюда не видно, – но слега теперь скользила легко, как по маслу, и скоро уже Фомич обрадовано крикнул:

– Хорош, сейчас крепить буду!

Липкий пот с грязью полз в глаза, стало тяжело глядеть вверх, туда, где Фомич, как акробат, одной ногой упёршись в перекладину, накидывал хомут на толстый конец бревна. Рукавом смахнув влагу со лба, Бобров крикнул:

– Фомич, на месте оставайся, надо другой скат крыши закрепить…

И опять он толкал тяжёлый комель бревна вверх, помогал Фомичу перекинуть его на другую сторону, уложить на край оставшейся крыши…

…Буря улеглась так же неожиданно, как и началась, резкий гул затих, точно оборвалась струна, последний раз вздрогнула, как живая, крыша, и Фомич, не боясь провалиться, спрыгнул вниз, на потолок, громко хлопнул в ладоши:

– Баста, Евгений Иванович, утихать начало…

Он стоял с лицом, перемазанным ржавчиной, ставший каким-то маленьким, придавленным, натянуто улыбался, хоть в глазах ещё не пропал страх, и тоненькая ниточка дёргалась под правым глазом. Наверное, и сам Бобров выглядел не лучшим образом, но сейчас думать об этом было некогда. Он оглядел ровные ряды построек фермы и пришёл в ужас – ещё на двух старых помещениях было сорвано по несколько листов железа, а на самом дальнем, новом, как его называли, «армянском», осталось несколько листов шифера.

– Как же так? – спросил он чуть слышно, скорее у себя, чем у Фомича, тем не менее бригадир услышал его, встрепенулся, заговорил быстро, проглатывая слова:

– А с него всё и началось. Я тут на ферме рано оказался – надо было сегодня скот в поставку грузить – и, когда она дунула, с весовой выскочил – батюшки-святы, как картуз с головы, крышу с нового коровника стащило. Мы и сделать ничего не смогли, только стоим, рот разинув…

От слов этих затрясло Боброва, как в лихорадке. Новый коровник уже при нём строили, сдавали три недели назад. Он вспомнил, как бригадир наёмной бригады шабашников – ох и силён русский язык, прилепили эту кличку, как в «десятку» попали, – коренастый, с животиком, с лысиной блином Рафик в кабинете Дунаева стучал в грудь кулаком:

– Мы, товарищ председатель, строители вечные. Наш предок – Давид-строитель, понымаешь? Сдэлаем – сам хвалыть будешь!

Эх, чёрт, сейчас бы этого Рафика сюда, он бы его первым долгом за грудки взял, показал бы ему, где раки зимуют, за что его «хвалыть» надо. Только где его сыщешь, Рафика этого, как ветра в поле?

Вспомнив про поле, Бобров поглядел на запад, туда, где колхозные пашни лежат, и снова сердце дрогнуло от страха. Здесь, около села, в низине, уже улеглась пыль, на поливном участке овсяница примятая, как катком прикатана, а там, вдали, на холмах ещё клубится серый пыльный туман, языками в небо упёрся. Посевы только в рост пошли, и там буря большой урон нанести может.

Бобров осторожно – боль в ноге мешала – пошёл к лестнице. Фомич придержал лестницу, пока агроном на землю спускался, сам быстро вниз сбежал, завёл речь о ремонте.

– Ты, Евгений Иванович, подскажи там в правлении – надо материалы искать. А то зима спросит. Как говорят: «Пройдёт лето, пройдёт май – где ж ты был, Ванька Гамай?» У нас Ванька Рыков всегда такую частушку пел, хоть сам большой бездельник был.

Бобров и сам думал о том, как восстановить фермы, но нужного решения не находил. Он с тревогой поглядывал на запад. Сейчас его больше всего обстановка там, в поле, волновала. Тут картина ясная, хлопот теперь не расхлебать, а вот что там буря приготовила?

– Ладно, Фомич, – сказал он заведующему, направляясь к машине, – ты пока определяй, сколько тебе тут материалов потребуется, какими силами что делать, а я в поле покачу, видел, там облако какое стоит?

Фомич кивнул головой, хоть чувствовалось – не хотелось ему сейчас расставаться с агрономом, неопределённость его больше несчастья угнетала. Бобров, поняв это, уже из кабины крикнул:

– Ты духом не падай, Фомич!

Но, уже когда поехал, почувствовал – краской залило лицо и пот выступил. Утешительством занимаешься, а Фомичу утешение не очень нужно, он – калач тёртый, лет пятнадцать на ферме работает, ему эти утешенья – как мёртвому припарки. Вот если бы ты сейчас имел возможность ему шифер, доски дать, строителей подкинуть – лучше всякого лекарства утешения твои были бы. Для Фомича главное – дело. Фомич делу искренне предан. Может быть, не к месту вспомнилась одна история смешная о Фомиче. О ней всё село рассказывает. А дело было так.