Владимир Топорков - Наследство

– Нет-нет, мы тебя с удовольствием слушаем.

– Ну, так вот, сейчас за хлеб на Запад уходит наша нефть. Будто её у нас море разливанное, без начала и края. А ведь придёт время, иссякнет этот запас, и наши потомки вместо бензина двигатели будут чем, водой заправлять?

– Ну, до этого, наверное, ещё далеко…

– Не скажи, время может быстро свой счёт предъявить. Мы первый раз закупили хлеб в шестьдесят третьем, двенадцать миллионов тонн. Народу объяснили, что это временная мера, результат засушливого лета, вот пройдёт ещё немного, и всё стабилизируется. А теперь? Теперь каждый год закупаем сорок – пятьдесят миллионов. Трубопроводы сто с лишним миллионов тонн нефти качают за границу, а наша земля скудеет и скудеет, превращается в жалкий чахлый пустырь, на котором скоро будет расти один чертополох.

– Ну и что ты решил?

– А я пока ничего не решил. Пока за меня всё решают. Вот недавно сказал я секретарю обкома, что наши колхозы и совхозы своей политикой подрывают плодородие, наносят ущерб чернозёму, а меня теперь на заседание парткома приглашают.

Будут проказу из меня изгонять, как на суде инквизиции. Вот я и хотел с твоими мыслями познакомиться.

– А я тебе свою статью, что для областной газеты писал, показывал? – спросил Бобров.

– Нет… Напечатали?

– Как бы не так. Говорят, всё тот же Безукладов вмешался и под сукно положил.

Бобров поднялся, нашёл в шкафу записи Белова, черновики статьи, передал Николаю. Тот углубился в чтение, шевеля толстыми, обветренными губами, потом поднял голову:

– А кроме областной никуда не посылал? – Нет.

– Ну и зря. За убеждения надо бороться…

– Он уже поборолся, – грустно усмехнулась Лариса. – Это ему дорого стоило. Почти два месяца на больничной койке провалялся.

– А я не сдамся, – твёрдо сказал Николай. – Буду сражаться, как Николай Иванович Вавилов…

– Постой, постой. Но ведь Вавилов – враг народа. Его и при Хрущёве не реабилитировали, значит…

– У нас, Женя, – усмехнулся Николай, – всяк, кто мыслит по-своему, свой багаж в голове имеет – обязательно враг. Вот и нас с тобой небось такими считают. А мы – обычные люди, только сердце за родную землю острее болит. Ну, давай ещё маленькую хлопну да поеду – к вечеру дома надо быть…

Партийный комитет занимал в сельскохозяйственном институте три кабинета на третьем этаже главного корпуса. В последнем, комнате для заседаний, просторной, полукруглой, стояли столы со стульями, как в аудиториях, а в самом торце возвышался массивный, чем-то напоминающий огромную лодку стол с примыкающим к нему столиком для председателя. Три больших окна делали кабинет необычно просторным, светлым, и Николай вдруг почувствовал себя каким-то маленьким и жалким. Он ощутил, как тело обдало горячим, точно банным, теплом, а в ушах словно тоненько и печально зазвенел колокольчик.

Кабинет наполнялся людьми. Они входили оживлённые, общительные, шумно рассаживались, делая вид, что не замечают Николая, хотя большинство этих людей Артюхин знал хорошо, как и они его. Вот протиснулся в дверь профессор кафедры земледелия Иван Степанович Мищак, высокий, хмурый, с глубокими морщинами, со следами ожогов на лице. Во время войны Мищак был танкистом, несколько раз горел, и эти белёсые пятна – как пожизненное клеймо фронтовых лет. Может быть, это наложило отпечаток и на его характер – несдержанный, вспыльчивый.

Рядом с Мищаком шёл доцент Мартынов, веснушчатый, курносый коротышка, известный в институте тем, что через каждые два года он разводился со своими новыми жёнами, и разводы эти всегда сопровождались шумными скандалами. Впрочем, всякий раз Мартынову удавалось выходить из этих передряг, что называется, сухим; его отставные пассии успокаивались и мирно ретировались, а Николай Петрович отделывался очередным выговором «за аморальное поведение».

Вошёл заведующий кафедрой физколлоидной химии Днепров, статный, широкоплечий красавец с васильковым взором. В обычные дни он всегда был приветлив с Николаем, непременно заговаривал о футболе – Днепров слыл страстным болельщиком, мог на память назвать добрую сотню фамилий отечественных и зарубежных игроков, выдать точную информацию, когда, кто и на какой минуте забил гол, – но сегодня прошёл мимо, даже не поздоровался, будто не заметил. Видно, плохи твои дела, Артюхин, – с невесёлой усмешкой подумал Николай, глядя, как важно, словно жених, прошествовал и осторожно опустился на свой стул Днепров.