Владимир Топорков - Наследство

– Ну и правильно… – облегчённо вздохнул Бобров.

Через несколько минут появилась Ангелина Петровна. Бобров не видел директрису давно, и сегодня она показалась ему какой-то похорошевшей, с лёгкими пушистыми волосами, выбивающимися из-под шапки, прозванной женщинами «бояркой», с разрумяненным быстрой ходьбой и лёгким стылым ветерком лицом. Ангелина протянула пухлую, обжигающе-горячую руку Евгению Ивановичу, а с Ларисой радостно расцеловалась. Потом она повела их в кабинет, и всё говорила, не останавливаясь, как коллектив школы переживал уход Ларисы. Глаза её сияли.

– Вот видишь, а ты боялась, – вмешался Бобров, и Ангелина Петровна замолкла, непонимающе уставилась на Евгения Ивановича. А он заговорил о цели их прихода в школу, о намерении соединить свои судьбы.

Ангелина Петровна весело хлопнула в ладоши, поправила непослушную седую прядь.

– Да вы даже представить себе не можете, Лариса Фёдоровна, какая это для меня радость. На днях Серафима Дмитриевна – вы её знаете – в декрет уходит. Значит, будет кому заменить. И вас, – директриса посмотрела на Боброва, – мы тоже в школу приглашаем. У нас коллектив женский, даже простого учителя труда подобрать не можем. Пойдёте, Евгений Иванович? Всё равно вы теперь вроде как не у дел остались…

– Евгению Ивановичу рано о работе думать, – возразила Лариса, – ему лечиться надо, здоровье укреплять…

– А я и не тороплю, – Ангелина Петровна говорила быстро, точно боялась, что её не выслушают до конца, – время терпит, только поправляйтесь… Мы вам такую нагрузку навалим – не продыхнёте. Будете у нас уроки труда, машиноведения вести. Небось устройство трактора и сельхозмашин не забыли?

– Не забыл, – рассмеялся Бобров. Ему нравился этот разговор. Он вспомнил вдруг своего институтского преподавателя механизации Чиркина, сухого, поджарого, с морщинистым худым лицом человека, любимца студентов. Именно с Чиркиным ездил Бобров во время студенческих каникул на целину убирать урожай и, наверное, за серьёзность, пытливый ум тот назначил Боброва бригадиром комбайнёров.

Евгению Ивановичу вспомнились широкие, безбрежные целинные просторы и бескрайние разливы пшеницы, колышущейся под тугим степным ветром. Он ощутимо почувствовал дурманящий запах полыни, сухой соломы, обжигающая прокалённая степная жара вдруг снова словно пахнула в лицо. Боже, какое это было счастливое время! Даже работа, тяжкая, изнурительная, почти двадцать часов в сутки, казалась тогда праздником.

Бобров быстро освоил комбайн (за что он по сей день благодарен Чиркину), и скоро по намолоту обогнал даже опытных совхозных целинников, чем вызвал у них неподдельную зависть. Но самой высокой оценкой были одобрительные слова Чиркина:

– Из тебя хороший хлебороб будет, Женя!

Эх, ошибся ты, дорогой учитель, хоть нет в том вины ни твоей, ни его, Боброва. Нет нынче нужды в преданных земле работниках, если даже такие хлебопашцы, как Степан Плахов, орудуют сейчас не в поле, а в столярной мастерской, сколачивают гробы да ладят скрипучие табуретки.

А впрочем, почему ошибся Чиркин? Ошибся не он, а те, кто держит крестьянина, как ретивого коня, в узде. Николай Спиридонович Белов вспоминал в своих записках слова Ленина – «не сметь командовать крестьянином!» А на практике люди, именовавшие себя ленинцами, только тем и занимались, что выкручивали руки кормильцу России, душили его голодом и налогами.

Евгений Иванович вспомнил рассказ матери о судьбе Ивана Александровича Шатских, который жил на их улице. Весной сорок седьмого у него умерла с голода жена, и он в отчаянии пошёл в саманную хатку, стоящую напротив дома, приладил верёвку к стропилам, подставил табуретку, и всё, конец… Схватила петля тугим узлом шею, и ещё одна жизнь оборвалась нелепо, сломалась как спичка. Их и похоронили вместе с женой, в одном большом гробу, и они лежали, скрестив на груди узловатые, натруженные извечной крестьянской работой руки.

Говорят, общество живёт так, как живёт в нём крестьянин. А он живёт пока плохо, это Бобров видит каждый день. И что самое обидное, вроде даже не ропщет, смирился со своей долей, как смиряется вол с ярмом на шее. Молодёжь, и та, придя в сельское хозяйство, быстро свыкается с этой обречённостью, становится в лучшем случае равнодушной, а в худшем – запивает, топит в водке тоску и безрадостность бытия.

Обо всём этом думал сейчас Евгений Иванович, размышляя над предложением директора школы. Он долго молчал, а она с нетерпением поглядывала на Боброва, пытаясь распознать его мысли. Наконец Бобров сказал: