Е. Бирман - Рассказы

А она, та, что со мною, на кровати, на коленях стоя, хоть шевельнулась бы, глядит вниз на мать с сыном, будто так и надо, хоть бы выражение лица поменяла, но — нет.

Но не уходит никуда и никуда не спешит. Значит, в ближайшие двадцать минут, скорее всего, ничего не изменится. А через двадцать минут — хоть потоп!

Вы не представляете, какой веселой была эта змея в детстве. Любимым трюком ее было взвиться в воздух, собраться в прыжке в комок и, трепыхая капюшоном, изображать первый полет птенца. Когда она уже состарилась, то чудно подражала походке пожилого человека — с трудом передвигала по земле кончик хвоста, сутулилась и покачивала головой при каждом «шаге».

Она почти всегда сопровождала меня на приемы, вечеринки и званые ужины, обвязавшись галстуком вокруг моей шеи и засыпая под пиджаком. Но всегда пробуждалась, когда я разговаривал с девушками, и почитала своим долгом осматривать их, осторожно и незаметно (как ей казалось) высовывая голову между пуговицами на животе, после чего сообщала мне о своих впечатлениях, забираясь под рубашку и поглаживая двумя кончиками языка, как двумя тонкими пальцами или наоборот осторожно покалывая мне кожу парой далеко расположенных друг от друга зубов. Терпеть не могла, когда я надевал вместо костюма куртку с молнией, но прогрызть в ней дырку или испортить ее еще каким-нибудь способом — этого она никогда себе не позволяла, берегла мои вещи.

Я почувствовал, что от этой громко смеющейся и явно флиртующей со мной девицы она не в восторге, даже не стала глядеть на нее и покусывать мне кожу, а только ерзала и недовольно ворочалась. Когда же она и вовсе стала «топорщиться» у меня под подбородком, я, было, попытался «заправить» ее на место, но она выскочила, неожиданно вытянулась к лицу моей собеседницы, уставилась ей в глаза сантиметров с пяти, а потом еще и пошипела для порядка.

В предчувствии конца своей змеиной жизни она попрощалась со мной, прикинувшись свернутым в широкое кольцо отрезком электрического кабеля. Так и засохла.

Электрик, которому не хватало короткого куска провода, чтобы соединить розетки с двух сторон нашей супружеской двуспальной кровати (тогда я уже был женат с полного одобрения моей кобры), протянул было за «кабелем» руку, понял тут же, что ошибся, и посмотрел на меня с удивлением — зачем я храню в коробке мертвую змею.

Молодой человек, обладатель не вызывающей отвращения внешности, миновав стоящих у стены двух женщин, вошел в помещение, в котором, вы, уважаемые дамы, скорее всего, никогда не бывали — в мужской общественный туалет.

Беглый первоначальный осмотр его обнаруживает сразу же, что нет в нашем распоряжении изюминки, которую стоило бы приберечь к завершению его описания. В нем только три кабинки, из одной слышится разговор по мобильному телефону, другие две — тихие. Напротив — пять писсуаров, два крайних — принимают посетителей, которых мы видим лишь со спины и которые по сторонам, в отличие от нас, не глазеют, а дальний из этих двоих даже сцепил руки за спиной и смотрит в потолок. Есть большое, объективное зеркало в полстены, под ним трио сангвиников-умывальников, с толстыми блестящими носами, текущими порционной водой и тонкими хоботками, капающими жидким мылом. У самого выхода — высоковато подвешенное электрическое полотенце, всегда готовое шумно подышать на руки по просьбе посетителя или по собственной воле завопить на того, кто случайно приблизится к нему спиною или плечом. Все. Больше описывать нечего. Нет, знаете, все-таки нашлась изюминка: кафельный пол в помещении — чист и блестит.

Молодой человек проявил двухсекундную нерешительность: проверить ему, свободны ли тихие кабинки, или подойти к среднему писсуару, заглушив отвращение к близости двух незнакомцев своего пола. Когда двухсекундный промежуток времени, отводимый обычно на выбор в таких ситуациях, прошел середину, молодой человек ощутил неловкость, а по окончании второй секунды, возможно, уже и стоящие у писсуаров мужчины начали бы, не оглядываясь, хмуриться спинами. Поэтому он смело толкнул дверь ближайшей кабинки, будто только сейчас решил окончательно, имеются ли у него всего одна нужда или целых две.

Дверь поддалась толчку, и из нее неожиданно и для нас, и для молодого человека вышла дама, абсолютно собранная, в строгом костюме, с сумкой на плече и без малейшего отпечатка смущения на лице, о приятности которого можно сказать, что перед тем, как чувство семейного долга опечатало инстинкты героя (женатого с недавнего времени), он как будто успел сказать даме: «Да. Конечно, конечно — да».