Елизавета Александрова-Зорина: Маленький человек

Патрульные машины метались по городу, словно бешеные собаки, то разбегаясь по улицам, то сбиваясь в стаю. Лютый отсиживался в подвале, считая капли, падающие с сырого потолка. В темноте кричали кошки, с улицы доносился вой патрульных машин, возбуждённые разговоры и крики. Лютый пытался собрать этот вечер в единое целое, как мозаику, но события распадались на кусочки, перемешиваясь друг с другом. Ему стало мерещиться, что он застрелил Антонова из ружья, которое принесла дочь, а бандиты нажали на курок в тот момент, когда приставили ствол к его подбородку. Лютый не мог поверить, что это произошло с ним, и, забившись в тёмный угол, как ребёнок, верил, что всё разрешится само собой.

А ночью, прижимаясь к домам, пробирался на окраину. Длинные, в пять рядов, кирпичные гаражи, протянувшиеся вдоль дороги, образовали целый город, в лабиринтах которого укрылся Лютый. Он растянулся на голой земле, пытаясь уснуть, чтобы очнуться от дурного сна.

Северина была такая хорошенькая, что красовалась даже перед кривым зеркалом. Нянечка в приюте, заливаясь пьяными слезами, не могла ею налюбоваться. У женщины не было детей, муж её бросил, и она днями и ночами дежурила на работе, пока однажды не переселилась с вещами. Баюкая каждого ребёнка, нянечка представляла его своим, выдумывала, как вынашивала и рожала в муках, так что совсем тронулась, разговаривая целыми днями со своими младенцами.

Учёба давалась Северине плохо, бросив школу, она читала по слогам, считала, загибая пальцы, и не могла понять, почему мир, как сиротский приют, в котором живут брошенные, злые дети.

— А ты красивая, — взяв за подбородок, хмыкнул бандит, вышедший из притормозившей машины. — Поедем со мной.

Северина не раз видела Саама в детском доме, где он отбирал мальчишек для банды Могилы. Своё прозвище он получил за узкие, глубоко посаженные глаза и низкорослую, кряжистую фигуру. Про него говорили, что взглядом он гнёт подковы, но, не в пример Могиле, Саам был осторожен и шёл по жизни, как кот по подоконнику. Никто не помнил, когда он появился в городе и откуда пришёл. О себе не рассказывал, отшучивался, что родился, когда взялся за нож, а взялся за нож, когда родился.

Саам отвёз Северину на городской рынок, ютившийся в бывшем автобусном парке. Пёстрые палатки жались друг к другу, одежда была развешена на верёвках, платья и костюмы трепыхались на ветру, будто танцевали. Детдомовские мальчишки крутились вокруг, но красные, одутловатые продавщицы не спускали с них глаз. Иногда они возвращались в приют с набитыми карманами, и тогда девчонки шумной стайкой окружали их, клянча подарки. Но чаще их приводил участковый, и неудачливых воришек ещё долго можно было узнать по топорщащемуся уху.

— Выбирай! — подтолкнул Саам. — И побольше!

И когда Северина показывала пальцем на понравившуюся вещь, он молча срывал её, забрасывая на плечо. Торговки смотрели им вслед, подсчитывая в уме убытки, а те, кто видел бандита издали, спешно прятали дорогие платья в сумки.

Банда Могилы собиралась в старом деревянном доме, оставшемся от первых поселенцев. Обнесённый высоким забором, он стоял посреди кирпичных домов, нависавших над ним, как сердитые взрослые над нашкодившим ребёнком.

— Да она же малолетка! — поглаживая культи, вскрикнул Коротышка, когда Саам привёл Северину.

— Я её удочерил, — отрезал Саам.

Все посмотрели на Могилу.

— Сиротки покладистые, — хмыкнул он, оглядев девушку с ног до головы. — Пусть остаётся.

Саам везде таскал её с собой, словно куклу. Сидя в машине, Северина, загибая пальцы, считала выстрелы, гадая, сколько из них попадёт в цель. А когда первый раз увидела мертвеца, не испугалась. Завернув в пакеты и перевязав верёвкой, долговязого покойника пытались затолкать в багажник, но он не помещался, и тогда бандиты бросили его на заднее сидение. Голова, с запёкшейся в волосах кровью, лежала на коленях у Саама, а ноги держала Северина, разглядывавшая начищенные до блеска ботинки.

Она поселилась в квартирке Саама и, оставаясь одна, бегала из комнаты в комнату, радуясь, что никогда больше не увидит казённые стены приюта. Примеряя роль хозяйки дома, Северина целыми днями мыла полы, стирала, украшала комнаты цветами и безделушками.

— Баба — она и есть баба, — заржал Могила, увидев скатерть в горошек и фиалки на окне. — Тринадцать ей или пятьдесят, а всё одно на уме. Смотри, нарожает тебе саамчиков…

— Да я не против, — пожал плечами бандит.

В детском доме Северина появилась только на похороны нянечки. Одним глотком опустошив бутылку, женщина, рыдая, передушила младенцев.