Жорж Сименон: Маленький человек из Архангельска

Солгал он зря. Он понял это, едва открыл рот, чтобы ответить Фернану Ле Буку, и только из-за своей робости, из-за недостатка хладнокровия все-таки произнес слова, уже срывавшиеся у него с губ:

— Она уехала в Бурж.

— Лут все еще там? — протирая за стойкой стаканы, спросил Ле Бук.

— Кажется, — ответил он, глядя в сторону.

Было десять утра, и, как обычно по четвергам, торговля на рынке шла полным ходом. На углу тупика Царей-Волхвов, в узком, почти целиком застекленном бистро Фернана у стойки стояло с полдюжины мужчин. В ту минуту Иона Милые не придал значения тому, кто именно там был, но потом, когда это стало важно, он пытался вспомнить каждое лицо.

Рядом с ним стоял Тастон Ансель, краснощекий мясник в забрызганном кровью фартуке: он несколько раз за утро забегал пропустить стаканчик белого; у него была своеобразная манера утирать рот. Зычным голосом мясник вечно отпускал шуточки и в лавке постоянно задирал покупателей, а г-жа Ансель, сидя за кассой, извинялась за словарь мужа.

За Анселем с чашкой кофе в руке стоял Бенеш, полицейский, дежуривший на рынке: все звали его просто Жюльен.

Дальше — маленький старичок в зеленоватой куртке и с дрожащими руками: он, должно быть, по обыкновению, провел ночь под открытым небом. Никто не знал, кто он и откуда, но к нему привыкли, и в конце концов он стал принадлежностью бистро.

Кто были остальные? Электромонтер, неизвестный Ионе, и с ним человек, у которого из кармана торчали карандаши, — мастер или хозяин небольшого заводика.

Иона никак не мог вспомнить шестого, но готов был поклясться, что между ним и окном кто-то маячил.

За столиком позади стоящих мужчин подкреплялись несколько зеленщиков в черном.

Так бывало каждое утро в базарные дни — среду, четверг и субботу. В этот четверг жаркое июньское солнце заливало фасады домов, под огромной крышей рынка вокруг прилавков и корзин колыхалась толпа.

Ионе не хотелось нарушать привычное течение дня.

Около десяти, когда клиенты еще не появились, он пересек пять метров мостовой, отделявших его лавку от бистро Фернана, откуда через окно он мог присматривать за коробками со старыми книгами, стоявшими перед витриной.

Он мог бы ничего не говорить. В бистро завсегдатаи подходили к стойке молча, так как заранее было известно, что закажет каждый. Иона, например, неизменно заказывал кофе. Но, видимо из-за робости или из любви к точности, всякий раз произносил:

— Чашку кофе.

Здесь почти все знали друг друга и, случалось, даже не здоровались, полагая, что уже виделись утром.

Фернан Ле Бук, к примеру, вставал в три часа, когда приезжали грузовики, а мясник Ансель, поднимаясь в пять, успевал к этому времени раза два заскочить в бар.

Лавки теснились вокруг шиферного навеса над рынком, который был опоясан канавой, заваленной разбитыми ящиками, гнилыми апельсинами и утоптанной; стружкой. Хозяйки, шагавшие через весь этот мусор, незадумывались о том, что еще до их прихода и даже пробуждения площадь, рыча тяжелыми грузовиками и воняя мазутом, уже жила своей лихорадочной жизнью.

Иона любил наблюдать, как из тонкого хромированного крана кофе капает в коричневую чашку; была у него и другая привычка — прежде чем кофе подан, вынуть из прозрачной обертки два кусочка сахара.

— Как Джина? Ничего? — спросил Ле Бук.

Сначала он ответил:

— Ничего.

Солгать Иона стел нужным лишь после нового замечания Фернана:

— Я думал, не заболела ли она. Сегодня утром я ее не видел.

— Верно! Я тоже ее не видел, — поддержал мясник, прервав разговор с полицейским.

Обычно Джина, в домашних туфлях, часто растрепанная, иногда одетая в цветастый халат, ходила за покупками довольно рано, пока не нахлынет толпа.

Иона открыл рот и не сумел изменить приготовленную заранее фразу, хотя инстинкт и подсказывал ему обратное:

— Она уехала в Бурж.

Время от времени его жена ездила в Бурж — проведать подругу по прозвищу Лут, дочь торговцев семенами из лавки напротив, жившую там уже два года. Но почти всегда — и это все знали — она ездила автобусом одиннадцать тридцать.

Он досадовал на себя, что так ответил: это была ложь, а лгать он не любил; кроме того, у него было ощущение, что сделал он это зря. Но он уже не мог сказать правду, тем более что с минуты на минуту должен был подъехать на своем трехколесном велосипеде с коляской и пропустить стаканчик Палестри, отец Джины.