Жорж Сименон - Человек по кличке Мышь

Роман

За последние несколько лет журнал «Нёман» уже во второй раз обращается к творчеству Жоржа Сименона (см. № 7, 2009, рассказ «Шаль»), что представляется весьма симптоматичным. Ибо давно пора смести пыль, слегка припорошившую имя популярного некогда детективщика, и взглянуть на творчество писателя несколько под иным углом зрения, чем это было принято до сих пор. Да, конечно, признанный мэтр детективного жанра, кто бы спорил. Да, создатель бессмертного образа комиссара Мегрэ, благодаря которому все мы, читатели вот уже нескольких поколений, даже те из нас, кто никогда не бывал в Париже, знают, что в этом городе есть красивая тенистая улица, идущая вдоль берега Сены, под названием Набережная Орфевр. На этой набережной в доме под номером тридцать шесть располагается управление криминальной полиции, а там и по сию пору трудится прославленный сыщик. А как же иначе? Пока книги читают, продолжают жить (и трудиться) и герои этих книг.

Однако готова поспорить, что мало кто из благодарных читателей Сименона догадывается о том, что сам автор весьма скептически относился к детективной стороне своего творчества и вовсе не был так уж горд тем, что является создателем бессмертного образа Мегрэ. Напротив, писатель был глубоко убежден, что альфа и омега его творчества, то, с чем он намеревался войти в вечность, — это так называемые «трудные» романы социально-психологического содержания (сам Сименон называл их «романами-трагедиями»), полагая, что именно за них он давным-давно заслужил Нобелевскую премию. И вполне искренне переживал, что премии ему так и не дали, не позволив тем самым примкнуть к числу нобелиатов.

Помнится, лет восемь тому назад мне заказали выборочный перевод дневников Жоржа Сименона для тогдашнего журнала «Всемирная литература». Опубликовать увесистый том целиком в рамках журнальной публикации не представлялось возможным, но для перевода, пусть и фрагментарного, читать пришлось все дневниковые записи подряд. Прочитала и впечатлилась. Поразила ироничная раскованность, с которой писатель исповедовался в своих дневниках (впрочем, он их не писал, а надиктовывал на магнитофон). В этих своеобразных мемуарах Сименон спокойно касался самых сложных и даже запретных тем: непростые взаимоотношения с матерью, трудное детство, упорство, с коим он пробивался на литературный Олимп, неудачи в личной жизни. Обо всем он говорил легко и с юмором. Даже о своей пресловутой гиперсексуальности, о которой среди парижской богемы 20—30-х годов прошлого века ходили легенды. Да, он рассуждал обо всем с чистосердечной безмятежностью, но только пока разговор не касался творчества.

Ибо стоило ему начать говорить о своей писательской судьбе, как сразу же его одолевала обида и на читателей, и на почитателей, и на критиков, и на весь белый свет. И немного наивно он пытался убедить современников и потомков, что его предшественник Конан Дойль и без своих знаменитых детективов был очень хорошим писателем (весьма спорное утверждение, кстати), а в творчестве Эдгара По главное — это не его рассказы, снискавшие американцу славу основоположника детективного жанра, а поэзия. Дескать, все остальное — это уже потом. И невдомек было заслуженному мэтру, что, с точки зрения вечности, жанр литературного произведения всегда уходит в тень, отступает, так сказать, на второй план. Главное, чтобы произведение было написано талантливо и честно, а там… Да хоть сказку напиши, но если это «Конек-Горбунок», то вход в бессмертие тебе обеспечен.

Вот так, в итоге, случилось и с Жоржем Сименоном. Незамысловатые, казалось бы, книжицы про комиссара Мегрэ пережили не только труды многих некогда известных нобелиатов, имена которых сегодня помнят разве что в очень узком кругу специалистов-литературоведов. Они оказались востребованными вчера, они востребованы сегодня, они будут востребованы завтра и даже послезавтра. И это вопреки всем мрачным прогнозам самого писателя, что очень скоро его книги будут пылиться на чердаках, никем не читанные и никому не нужные. Нет, они нужны, нужны благодаря глубокому психологизму, с которым Сименон распутывает самые сложные житейские коллизии, выискивая в них мотивы преступления. Благодаря его симпатии к слабым мира сего, к детям, старикам, ко всем сирым, обездоленным, бездомным и нищим.

Недаром в его произведениях столь часто фигурируют в качестве главных героев (и подозреваемых тоже) парижские клошары, то есть все те, кого у нас кличут просто бомжами. Один из его романов даже так и называется «Мегрэ и бродяга». Это в нем комиссар произносит во многом знаменательные слова, озвучивая не только собственное кредо, но и отношение уже самого писателя к бездомному люду: «Может быть, это и не преступление века. Да и я впервые занимаюсь бродягой, но я его не брошу». В этих словах весь Сименон, не правда ли?