Георгий Осипов - Конец января в Карфагене

Глафира, пожалуй, не стал бы целовать Grand Funk ,даже если бы в гробах лежали настоящие покойники и, допустим, их привезли сюда для прощания. Туда, в Америку, отправили каких-нибудь наших умельцев, это могли бы быть «Песняры», а к нам Grand Funk ,который уже ничего не споет и не сыграет. Как доказательство того, что капитализм платит много, но отнимает у человека все, хотя некоторые и сомневаются. Кое-кто из Глафириных коллег наверняка бы кинулся лобызать мертвецов, но Глафира, я запомнил и это, привык выражать свою любовь иначе:

«Слушаю это вещь и усераюсь (пауза). Стелю на пол газету, сажусь — и сру».

Безусловно, в переписывании с ленты на ленту, в потрошении журнальчиков для продажи по частям было что-то детское. Сама немногословная точность его замечаний выдает не умственную отсталость, а скорее некий наивный страх перед будущим, которое рано или поздно займется Глафирой и превратит его совсем в другого человека.

Прошли те традиционные два-три дня, когда опасаются прозрения обманутой личности, трудных разговоров по телефону, порой с родителями, выхватывающими трубку из рук расколотого ими недоросля. Они прошли как солдаты из бани, вверх по Красногвардейской. Шествие, к которому ты не имеешь никакого отношения, успокаивает нервы. Убедившись, что клиент не собирается возвращать покупку, я начал жалеть, что свел его с Глафирой напрямую. Зачем жертвовать гешефт? Но мне не следовало слишком тесно сближаться с клиентом, я правильно решил не выходить из тени посредничества, потому что мальчик-покупатель учится в инкубаторе, а там работает моя мамаша… Так он что, получается, восьмиклассник?

Какие же все-таки это наивные люди, если уговорить их легче, чем отговорить. Попробуй им объяснить истинную ценность того, за чем они гоняются, тебя же потом и возненавидят! Сколько всего для них понастроено, доступ к самому необходимому почти бесплатный: на, пользуйся, дыши! Никто не гонит ни в церковь, ни в консерваторию. Так почему они готовы платить исключительно за второстепенные вещи? Разгадать бы, в чем тут эффект, что поражает их при виде подделок?

— Тебя же потом и возненавидят, — повторил я вслух с удовольствием.

Сговорчивые сосунки могут быть либо очень полезны, либо очень вредны. Нет ничего противнее юноши, когда он произносит дрожащими губами: «Вы меня наебали. Ты и твой Вовик». Еще прекрасней родители: «Ваш сын наебал нашего мальчика на целые (следует глупейшая цифра)». Зато ваш мальчик совершенно бесплатно на крыше гаража дрочит хуй десятикласснику Чижевскому. Весь двор знает.

Прозревшие болваны — это фашизм. Знаете, что означает СС? Советская сволочь — вот что. Честный человек — враг номер один. По-моему, если готова его фотография, живой человек уже не нужен. Разве что киномехаников я бы оставил. Эти невидимки делают благородное дело. Перенаселенность привычных мест чревата преждевременным разрушением вещей, чем меньше людей — тем тише и благороднее парки и скверы. А в пустом кинозале лично мне дышится свободнее, чем в сосновом бору. Если потрудиться и рассовать лишнее населения по фотоальбомам и могильникам, в общественном транспорте будут ездить одни прекрасные незнакомки.

Вот для чего нужна нейтронная бомба. Я говорю, они не понимают. Один Дядя Каланга соглашается. И то с глазу на глаз. Потому что человек честен и чист, пока не возбудился при виде двух бутафорских черепов. А дальше перед вами дикая баба-нимфоманка (Дядя Каланга мечтает с такой познакомиться), готовая метрами травить канат-макаронину себе в недра, где конец этой веревки смыкает и смыкает ненасытный альпинист: Давай! Еще давай!

Что-то подсказывает мне, что Глафирин инфантилизм с возрастом не пройдет, а напротив, разовьется в подобие религии, способной влиять на принятие достаточно серьезных решений. В прошлом году в Нью-Йорке его сбил грузовик. Как ребенка.

Шульц заметил, что я стою у окна, поправляю занавеску. С улицы мне:

— Гарик, ты в курсе?

— В курсе чего? — переспрашиваю, хотя уже и догадываюсь. Мне мать успела сообщить, тоже в виде вопроса: «Ты знаешь новость?» — «Про кого?» — «Про Глафиру».

Я приблизительно догадался, в чем дело, и не стал уточнять. Шульц в свойственной ему манере описал мне, все, что можно. Глафира оставил машину на стоянке. Видимо, было прохладно, и он решил вернуться за пиджаком. Потом появляется грузовик.

Пиджак остался лежать в машине, а человек… Шульц снова высказал предположение, что у Вадюши что-то с глазами. Он нас не видит, и потому проходит мимо, не здоровается. Это от водки. Да, но «Лошадей в океане» он видел, слышал и старательно оплакивал: «Вдруг заржали кони, возражая, против тех, кто в море их топил…» А кто, собственно, их топил?