Георгий Осипов - Конец января в Карфагене

Мне не хотелось бы здесь описывать, тем более я все равно не знаю, как в точности это делается. Короче, что для этого надо? Бумагу наклеивают изображением к стеклу, по-моему. Только и у Глафиры, при всем его немногословном цинизме, была своя святыня. И ее производством тоже занималась «одна фирма», точнее Василий Остапенко, офицер запаса по кличке Картавый, как позднее выяснилось. Стоунз заложил. Стоунз прекрасно передразнивает любой дефект речи, в том числе и Васин: « Стагхик …»

Святыня представляла собой голову Поля Маккартни с поджатыми губами и мерзким подбородком на фоне цвета кровяной колбасы. Я встречал Васю под ручку с бабой в очках, причем вблизи от двух наших вузов. У Маккартни, каким его изобразил Остапенко (сам похожий на Брайена Эпштейна, между прочим), была слащавая, хуже, чем в жизни, рожица древнеримского педераста или учительницы, которую поздравляют с 8 Марта. «Дорогая Эльвира Семенна» и прочее. Но в любом случае, это не бумага, а стекло. Одно из престижных витражных дел, за какие в Киеве дают премии тем, кто занимается этим всю жизнь. Возможно, из этих соображений родители позволили Глафире подвесить стеклянный квадрат над магнитофоном, с чьей помощью он обманывает дюжину простаков. Я тут согласен с Шульцем — это глухие шестьдесят рублей в неделю.

Простаки, случается, прозревают, и тогда от них бывает сложно избавиться. Болван, раскусивший подделку — что может быть неприятнее, особенно, если он успел внушить себе, что ему необходимы подлинники, которых у вас, разумеется, нет и не было. Возможно, в моменты домашних скандалов стеклянный лик грозились разбить. Возможно, Глафира принял эту халтуру от Картавого, просто чтобы не портить с ним отношения. Маккартни слушают ограниченные скряги, если и способные тратить деньги, то совсем на другие вещи. Чтобы было понятнее — речь идет о тех скрягах, кого здесь называют «жлобами». Приятно иногда задуматься, если тебя не опровергают.

В моих рассказах только и делают, что выпивают, слушают, как правило, не ту музыку, пытаются пересказывать старые фильмы, за кем-то подсматривают без азарта и пытаются друг друга обмануть ради малюточной выгоды. Возникает вопрос: когда же эти люди по-настоящему работают, любят, молятся, воспитывают детей? Для кого возведены эти соборы, заводские корпуса, магазины «интим»? Неужели цистерна катится из пункта А в пункт Б только для того, чтобы в нее свалился какой-то «Джон»? А синагога, с которой связаны надежды на духовное возрождение стольких людей, стоит на своем месте, только чтобы мимо неё проскакало прыжками к Дому Водников какое-то неправдоподобное существо? Где те, кого не устраивает придуманный автором глумливый калейдоскоп, спящие красавицы-красавцы, пробудившиеся для полноценной жизни, где они?!

Я откуда знаю?! Спросите в Киеве. Если вам это интересно. Между прочим, одних интересует одно, других — принципиально другое. Я пишу для тех, кого вообще ничего не волнует, кроме того, что давно известно. Иногда, согласитесь, хочется обновить привычные впечатления. Но некоторые вещи обновлению не подлежат.

Секс давно и окончательно перестал быть частью личной жизни, куда интересно было заглянуть и хрюкнуть. Теперь это форма общественной нагрузки. Как спорт или труд. Ни радости, ни здоровья, ни денег. Пошлая производственная тема. Раньше говорили — хули там смотреть, как люди работают? Мечта тех, кто рвется в город из бесперспективных сел. На погибель себе и городу. Есть Кишинев (для кого-то он столица), но есть еще и Бухарест. Это тоже надо понимать.

Ближе к осени Глафира смотался в красноярскую филармонию, на заработки, и чтоб подальше от военкомата. Правильно. Человек, начинающий жизнь с того, что жертвует два года молодости усатым мерзавцам в карнавальных мундирах — это законченный мазохист, разлагающий своим поведением всех остальных ребят. Мало того, что здесь защищать нечего и некого, сюда еще и нападать некому и незачем, Глафира временно покинул наш город, а честный Шульц… Труженику Шульцу оставалось по этому поводу только невнятно хохмить.

Особой распродажи по случаю Глафириного отъезда тоже не состоялось, кстати. Но мне он кое-что оставил, успел забежать. В минуты особого равнодушия к современности, я много раз с тоской вспоминал эту папочку с листами, какое-то интервью со «Слейд», которое так и не успел прочитать. Позарился на пятерик, не на чирик даже. Я люблю внимательно изучать несильно содержательные тексты. Вдруг оттуда вылезет… что-то. Чего раньше не замечал. А оно, незамеченное, за тобою следило. Утерянные картинки — это как чувиха, которой нет рядом, чтобы укусить за плечо. Остается только щелкать зубами пустой воздух.