Алешка готов был убить подлую завклубом за вранье, потому что ему, как может быть никому на плотине, больше всех было жалко такого убытка. Теперь, получается, загнулся его бартер с бабульками навеки. И теперь ему век мака не видать… А тут еще эта выдра клубная, змея подколодная Любаша!
— Да опомнитесь, люди, — вьюном ходил в толпе и шипел на каждого Петр Мытарь, — не наговаривайте на себя. Тут и без вас такое творится, такое творится… Мало их, бандюг, через наше село стало ездить… вот в таких вот черных гробах… разве что не стреляют пока… Неизвестно еще, что за человек этот арендатор. Из какой группировки бандитской… может, не поделили что-то между собой, подсыпали яду, а ты отвечай…
Упоминание о группировке повернуло головы всех в сторону простреленного Холеры.
— Ну, вы даете! — тот скрипнул зубами так, что народ откатился от него, как волна в Черном море.
— Никто никого до начала следствия не обвиняет, — успокоила страсти милиция, — но просим, если кто-то что-то знает, — пусть честно расскажет…
Из белого микроавтобуса опять выскочило несколько человек, позвали милицию, стали что-то говорить.
— Понятых, понятых! — снова крикнул председатель, — едем на склад ядохимикатов!
— Вы что, господин председатель, сбрендили, что ли? — удивился притихший было дед Мисник. — К какому складу?! У того склада уже лет пять как двери нет — у Юрки Клеца она в сарае навешена.
— Молчите! — зашипел председатель. — Тут же… милиция! У вас что, глаз нет? — и побежал без понятых впереди милицейского “воронка”, показывая дорогу на склад. За ним двинулась и “Санэпидветбаклаборатория”. Остался на плотине темнеть, как черный гроб, “Форд” арендатора. Но до него общественности дела не было. Разделившись, как в Гражданскую, на два лагеря, народ бурлил. Из первого лагеря кричала Юркина мать Лида:
— Ты, дед, на себя посмотри! Все видели, как ты бочку яда домой катил — колорадского жука травить… Знаем мы твоих жуков! Ты такой гад, что и человека не пожалеешь, не то что рыбы!
— Ах, ты стерва бесстыжая! Сама со своими головорезами колхоз разворовала, а на меня спихиваешь? — озверел дед Мисник и кинулся на Лиду с клюкой. Но ее заслонили многочисленные сыновья.
— Ты, дед, не очень-то палкой размахивай, потому что милиции свидетели нужны. А мы тоже кое-что видели… — Наперебой загалдели обозленные Лидкины головорезы. — Что, говоришь? А то, как ты ведра в озере вчера мыл! Или, скажешь, у тебя во дворе колодца нет, тебе надо аж на Озеро за водой бегать? Вот и кума наша Юлька свидетель…
— Да она ж, извиняюсь, по Германиям шляется — откуда ж ей знать? — хихикнул Дурында.
Разгоряченная потасовкой с Любашей Васильевной Юлька будто ждала этого, заклокотала, как кипяток на огне:
— Ах, так! Тогда я скажу, ЧТО я видела. Своими глазами. Как твои пацаны, Дурында! Прямо с этой плотины. Среди ночи. Выливали из здоровенных бочек — что-то. А ЧТО — на суде расскажешь!
— А не вы ли это с Валерой заказ арендаторских конкурентов выполняли? Я ж не думаю, что слишком дорого заплатил тебе за бабью… вслух не скажу что — тот немец? — поинтересовалась подружка Екатерины Стреховой Алина, явно ревновавшая простреленного киллера к стреляной гастарбайтерше.
— Швайн, неумытая швайн! — пренебрежительно смерила взглядом целомудренную подружку Юлька. — Да вы со своей мамашей всех курей на своей улице отравили, а на меня стрелки переводите? Я чужому не завидую, как ты. У меня — с-с-свое!
— Да уж! Не одного немца обобрала, шантажистка! По тебе давно тюрьма плачет, а вы здесь обе права качаете!
— Убью! — взревел вдруг Холера, и, хорошо его зная, люди бросились врассыпную.
— Киллер! — визжала на бегу Алинка. — Бандюга! Богачам служишь…
— Сами виноваты, — возмущался дед Мисник, отбежав на безопасное расстояние. — Не хотели колхозов, развалили, разграбили добро, а теперь — убивать?!
— И не говорите, — хотел тоже пожаловаться на нынешнюю жизнь бывший парторг, но вовремя спохватился, заметив слева насторожившегося демократа Юрку Клеца, реформатора Дурынду и ехидного яблочника Иванюту, а справа — новоявленного мормона Гаврилу, — тот, как истинный американец, безучастно наблюдал за всей этой суматохой. И мысленно сокрушался: “Что натворила, то натворила демократия! Содом и Гоморра! Сто тебе партий! Секта на секте! Уже и мормоны завелись… А православные знай себе бьются!.. Смута и беззаконие! А ведь была же, была — одна партия, одна светлая дорога к добру, одна идея, и закон был — один для всех! А теперь — у каждого свой, а у тебя — никакого, и бойся любого сопляка… Смотри, как озверел, хоть и простреленный…”
Читать дальше