Tarjei Vesaas - Pticy

Вот оно! Слушай…

Последовал неистовый раскат.

А Хеге там, среди этого грома.

Что она сейчас делает? Неужели даже в такую минуту она си­дит и вяжет свою кофту? Под это шипение молний? Нет, невоз­можно. Неужели она ничего не соображает?

Гроза усиливалась. Дождь еще не начался. Это были первые, самые страшные минуты грозы. А вдруг сегодня старые приметы уже не действуют, а вдруг уборная перестала быть надежным убежищем?

Когда-нибудь ведь должен наступить такой день. Рано или поздно он все равно наступит.

Здесь тоже небезопасно.

Маттис яростно крутил пальцами в ушах. Шипение и грохот раздавались теперь одновременно. Сейчас, сейчас, говорил он се­бе, ослабев. Один, два, три. Он считал не сколько длится проме­жуток между молнией и громом, а секунды, которые ему остава­лось прожить. Один раз ему даже показалось, что сама земля со­дрогнулась. Потом хлынул дождь. С каждой грозой мне все страш­ней и страшней, думал он, это потому, что гроза становится все опасней.

А Хеге сидит в кухне и ни капельки не боится. Сидит себе и ничего не боится.

Кошмар продолжался долго. Дождь барабанил по крыше убор­ной. С потолка капало — крыша, как, впрочем, и все здесь, была худая.

Тем не менее грозе подходил конец. Маттис был уже по ту сторону грозы, и это было чудесно.

Значит, исключения из правила не было и сегодня.

Домик оказался надежным. Тело стало легким, и такой же легкой была голова. Еще погромыхивали слабые, уже неопасные раскаты грома, и дождь лил как из ведра. Замечательно быть по ту сторону грозы. Скоро сквозь ее остатки можно будет побежать домой к Хеге.

Вот, уже можно!

Маттис распахнул дверь и, согнувшись, помчался под дож­дем. Сильно пахло мокрыми листьями и травой. Так пахнет толь­ко после грозы.

Сквозь сверкающий огонь, подумал Маттис, стоя на крыльце и стряхивая с себя воду. Он ни минуты .не сомневался, что Хеге спокойно сидит в кухне: она никогда не пряталась от грозы.

Она действительно была на месте. Работа шла полным ходом. Во всяком случае, сейчас.

- Неужели ты тут сидела все время?

- Уже пришел? — отозвалась она, не ответив на его вопрос.

- Сквозь сверкающий огонь,— сказал он, и его мокрое от дождя лицо просияло. Он вдруг осмелел.

25

Как всегда после грозы, Маттис ожил и отправился на разведку. По склонам бежали белые пенящиеся ручьи. На этот раз Маттис не успел уйти далеко, он вдруг остановился как вко­панный.

Что это значит?

Только одна из сухих осин Маттис-и-Хеге высилась в чистом небе. Другую срезала молния, внизу на стволе светлела белая ра­на. Дерево не загорелось, дождь погасил огонь.

Здесь играла смерть.

Маттис стоял долго. Ведь это... это же предупреждение! Только кого из них оно касается? Какая из осин была Маттисом, а ка­кая — Хеге?

Сперва он хотел позвать Хеге, но потом передумал. Может, Хеге знает, какая из осин — она... нет, об этом с ней говорить нельзя. Нужно разузнать, в чье дерево ударила молния, но тут необходима хитрость.

Он спокойно вернулся к Хеге.

- Ты все время сидела и вязала?

- Да,— ответила Хеге. О каком времени шла речь, было ясно.

- Это могло плохо кончиться.

- Почему?

- Молния ударила за изгородью,— сказал он твердо, словно произнес приговор.

- Да,— согласилась Хеге,— один удар был особенно сильный.

- Молния ударила в дерево!

- Угу,— ответила Хеге, она считала петли.

- В одну из сухих осин!

Хеге не дрогнула.

- Вот как,— уронила она.

- Ну, скажу я тебе,— рассердился он,— если и это пустяки, тогда, значит, вообще все пустяки.

- Молния любит сухие деревья,— сказала Хеге.

Сказала не думая. Просто так.

- Иди и посмотри, может, она ударила еще в какие-нибудь деревья,— прибавила она.

- Сейчас,— с готовностью согласился Маттис, это дело было ему по силам.

Выбежав из дома, он принялся оглядывать вершины деревьев. Вскоре он догадался, что Хеге перехитрила его. Просто ей не хотелось говорить о той осине, в которую ударила молния, вот она и придумала, чтобы он считал деревья. Но почему не хотелось?

Маттис вернулся в дом и объявил:

- Нет, только в это.

- Ну и хорошо,— не к месту ответила Хеге.

Случай с молнией и осиной поселил в Маттисе тревогу. Он беспокойно бродил вокруг дома и по дороге. Никак не мог разга­дать эту загадку.

Он знал, что это вопрос жизни и смерти.

Но кого это касается?

От Хеге он больше ничего не добился: она не желала гово­рить то, что знала. Оставалось обратиться к чужим, но мысль об этом была ему неприятна. К тому же тут надо было действовать очень умно. Однако это был вопрос жизни и смерти, и если это касалось не Хеге, значит, его самого.