Хосе Альдекоа - Современная испанская новелла

Он разговаривал с Грегорио, который ничего не понимал, но внимательно слушал, потягивая вино. Как давно он ни с кем не говорил!

— Меня взяли мальчиком, оплачивали мои занятия… За Это я должен был жить, как раб, понимаешь? Стать игрушкой для старухи, превратиться в жалкую куклу проклятой старухи…

К горлу подступила тошнота при воспоминании о пергаментной коже Великой Благодетельницы, о ее доме, похожем на замок: с таким же затхлым запахом! Он с отвращением вспоминал ее вкрадчивую ласку, исходивший от нее запах вина, жемчуг на морщинистой оголенной шее…

— Так, значит, ты расплачивался, да? Ты был ее… — Грегорио, хихикая, подмигивал правым глазом.

— Да, расплачивался. Понимаешь, Грегорио? Ты понимаешь, о чем я говорю? Но я вырвался оттуда, чтобы все исправить! Чтобы ни с одним юношей не случилось того, что случилось со мной. Я вырвался из ее рук и ушел бороться с одной только верой в душе, с одной верой…

И снова к нему вернулись его мечты, обновленные, свежие. Вернулось желание мстить. Но это была не слепая месть, а разумная, созидательная.

— Чтобы ни с одним юношей не случилось… Но здесь… что‑то произошло… Что именно? Не знаю. Не знаю, Грегорио.

Его вдруг охватила страшная усталость.

— Я гнию заживо…

И вот теперь настал этот день, этот час. Там, внизу, горели книги и святые герцога. А здесь, на стене, висела та самая картина. Он еще раз взглянул на нее. Картина, казалось, заполнила собой все вокруг. «Возможно, будь у меня такая картина… или напиши я ее сам, все сложилось бы иначе», — подумал он.

— Теперь все будет по — другому, — сказал Грегорио. — Хочешь выпить?

Его мучила жажда. Он не пил вина, но сейчас другое дело. Сейчас все изменилось. «Может быть, я просто боялся вина…»

В эту минуту в гостиную вошел Чато и показал на картину:

— Теперь настала очередь этой.

— Эту не тронь, — сказал он.

. — Почему?

— Потому что не тронь.

Чато подошел к нему.

— Может, ты из верующих, хоть и не ходишь в церковь?

— Никакой я не верующий! Но эту картину ты не тронешь!

Удивленный Грегорио встал, склонился к позолоченной пластинке на раме, читая по складам, и неожиданно засмеялся.

— Ты не хочешь, чтобы ее трогали, потому что тут написано «УЧИТЕЛЬ»?

Почему‑то на память ему вдруг пришли большой крест, который вынесли., когда над полями нависла засуха, израненный, окровавленный человек и песнопение старух: «Учитель наш., смилуйся над нами…» Он был страшен, в кровавых ранах. Нет, не поэтому; хотя там действительно было написано «УЧИТЕЛЬ» — он знал об этом еще тогда, когда смотрел на картину из своего окна.

Его охватило такое же чувство, какое он испытывал, когда мчался к реке, вдогонку за ветром. Человек с картины был здесь, величественный, одинокий, с поднятой вверх рукой; совсем рядом он видел его бледное, худое лицо, его длинные черные волосы, его темные глаза, которые всегда смотрели на тебя, где бы ты ни стоял.

— Потому что ты тоже учитель? — смеялся Грегорио, наливая себе еще герцогского вина.

Он подумал: «Учитель? Учитель чего?»

И тогда он увидел обоих. Чато и Грегорио смотрели на него так же, как человеческие головастики там, в сырой школе. У них было то же выражение глаз, как у тех, когда он говорил: «Земля вращается вокрут солнца». А насмешки… А недоверчивые крестьянские глаза… перед которыми слова бессильны. МНЕ НУЖНЫ ТАКИЕ ЛЮДИ, КАК ТЫ, Весь день он витал в облаках. Весь день.

— Налей мне анисовой водки… Разве ее нет?

Водки не было. Только вино. Чато вытащил нож и разрезал картину сверху донизу.

С тем же спокойствием, с каким произносил свое безрадостное «ха, ха, ха», он взял винтовку Грегорио и выстрелил Чато в живот. Чато открыл рот и медленно опустился на колени, не сводя с него взгляда. Грегорио вскочил. Но его остановило дуло винтовки. И снова эти глаза: одни стекленеющие, другие полные удивления, ярости, страха.

Тогда он крикнул:

— Так вы не понимаете? Вы ничего не понимаете?

Грегорио сделал движение: возможно, хотел выхватить одну из тех гранат, которые по — детски выставлял напоказ (как мальчишки свои баночки с ящерицами, головастиками, терновником: как мальчишки, которые ничего не понимают, раньше времени устают и не желают ничего знать ни о солнце и земле, ни о звездах и облаках, ни о времени и математике; как мальчишки, которые мучают летучих мышей, считая их дьявольским отродьем, и, спрятавшись в кустах ежевики, бросают камни в учителя; как мальчишки, которые роют волчьи ямы, толкают тебя туда, потешаются, хохочут, верещат под прутьями — и сжигают время, жизнь, человека и надежды…). Снова на него, как когда‑то в школе, пристально смотрели глаза, полные мрачного удивления, причину которого он так и не сумел разгадать.