Костас Кодзяс - Забой номер семь

Дрожа от волнения, ищу карандаш. Пишу, а сам весь горю, меня лихорадит. Сейчас надзиратель начнет ворчать и не замолчит до тех пор, пока не подойдет его время пять вино. Выпив, будет опять ворчать. Завтра повторится все сначала. А я весел. И господина «Что надо», и тщедушного с пистолетом, и тех, что избили меня до полусмерти, ожидают заботы и мучения. А я весел. Как могут они представить себе, что человек, проведя целые месяцы в темной могиле, способен продолжать борьбу и что после того, как ему переломали кости и сказали: «Теперь уже у него в жизни ничего больше не осталось», – он внезапно чувствует себя сильнее, чем когда бы то ни было.

Я съел картошку с салом. Надзиратель, который пришел забрать миску, сообщил мне, что всех нас будет судить военный трибунал. Черт возьми, я забыл попросить у него бумаги. Хотелось так много записать. Чуточку приподымаюсь, опираясь на руки, может быть, удастся встать. Нет, не могу. Но сегодня что-то странное произошло со мной. Элени, мать, старые друзья с моей улицы приходят ко мне в камеру. Их присутствие меня больше не мучает. Мне кажется, что… Да, конечно, со мной происходит то, о чем я только что подумал. На моем листочке едва хватает места для двух слов. Записываю, весь дрожа: «Я готов».

Катерина прикрыла тайник плиткой и почувствовала, как слезы бегут у нее по щекам. Они смешались с краской, которой были подведены ее глаза. Она тихонько открыла кран и умылась. Услышала скрип наружной двери и потом шаркающую походку дядюшки Димитриса. Да, вот он вошел в комнату. Стефанос, кажется, проснулся, – до нее доносились обрывки их разговора.

Катерина выскользнула из кухни и очутилась на улице. Всю дорогу она бормотала: «Что со мной? Что со мной? Во всяком случае, я же не могу готовить, стирать, мыть полы. Я сказала дядюшке Димитрису, что я никудышная хозяйка. В курятнике у нас дома я продырявила сетку, чтобы куры разбежались и мне не приходилось убирать за ними. Да, рано утром возьму свой чемоданчик, уйду куда глаза глядят, и никто из соседей меня больше не увидит», – решила она.

Катерина вышла из поселка. На конечной остановке автобуса в это время бывало большое оживление. Она скрылась в шумной толпе.

Вилла Димитриса Фармакиса в Кифисии, старинное трехэтажное здание, терялась в глубине огромного сада. Он купил ее по сходной цене у вдовы финансиста, который повесился, лишившись состояния. В ту же зиму Фармакис перестроил дом, провел паровое отопление, сделал облицованную мрамором ванную комнату, новые полы, дубовую внутреннюю лестницу, заказал во Франции стекла для дверей, обзавелся солидной мебелью и люстрами.

Эмилия Фармаки настаивала на приобретении этой усадьбы, ее привлекала тишина, царившая вокруг. Смерть отца, известного политического деятеля, отразилась на ее нервах, и она стремилась жить вдали от городского шума. Она находилась в таком угнетенном душевном состоянии, что не позволила рабочим подновить фасад. Ей нравился серый, мрачный, несколько отсыревший дом, вся стена которого была увита плющом, доходившим до высокой крыши.

Фармакис, покупая виллу, делал вид, что хочет угодить жене. Она и сама не могла поверить, что ради нее муж так быстро подыскал дом, спешил с ремонтом и переездом. «И ради детей», – с улыбкой говорил он ей в ответ на слова благодарности. На самом же деле водворение в роскошную, богато обставленную виллу входило в планы Фармакиса. Он стремился упрочить свое положение среди новых соседей, принадлежавших к избранному обществу. Впрочем, стоило лишь сказать чувствительной Эмилии, что на чердаке нашли повесившегося финансиста, и покупка сразу же сорвалась бы.

За садом особенно не ухаживали. Перед мраморной лестницей раскинулся небольшой партер, засаженный цветами, затем широкая аллея вела к массивным воротам с решеткой. Усадьба была заброшена, и деревья так разрослись, что по обе стороны от аллеи образовали непроходимую чащу. Апельсины, грейпфруты, померанцы гнили на ветвях, Там, где густая листва не пропускала лучей солнца, от влажной земли исходил тяжелый запах, Слой сухих листьев покрывал глинистую почву, потому что садовник, следивший за цветами, редко добирался туда со своей тачкой.

Фармакис кончил обедать, когда в столовую бесшумно вошел старичок.

– Тебя к телефону, Димитрис.

– Кто?

– Я не спросил.

Фармакис бросил на него недовольный взгляд.

– Я тебе тысячу раз говорил: когда звонят, поинтересуйся кто.