Костас Кодзяс - Забой номер семь

27 октября. Утром меня повели на допрос. Когда я попал в полосу солнечного света, меня – так мне показалось – словно изо всей силы ударили чем-то по лицу. Я шел как пьяный. Караульный привел меня в кабинет на втором этаже. Толстый лопоухий человек со сплющенным, как у жителей Эпира, черепом говорил по телефону. Я тотчас узнал голое господина «Что надо». Э, да я представлял «го совсем иначе: поменьше ростом и довольно хилым. Как можно ошибиться! Окончив разговор, он обратился ко мне: «Садись, Петридис». Я сел. «Хочешь закурить?» – «Нет, я бросил», – ответил я. Не глядя на меня, он листал дело. Я подумал: «Ну и толстая папка! Сколько пота и чернил потратили на мою особу!» Скрестив на груди руки, наблюдал за тем, как оп читает.

Внезапно лопоухий поднял глаза и посмотрел мне в лицо. «Ты коммунист?» – «Да», – сказал я. Он улыбнулся. Встал, подошел ко мне поближе и присел на угол письменного стола. «Куда ты спрятал рацию?» – «Какую рацию?» – «Не притворяйся, Петридис». – «Понятия не имею, о чем вы говорите», – ответил я.

Он сделал вид, что поверил мне, и слегка потер свой сплюснутый череп. Спросил меня о Марии Кацару и некоторых других, находящихся, как мне известно, в подполье. Он сказал, что их всех арестовали. Я не поверил и подумал, что он расставляет мне ловушки. Сухо ответил ему, что впервые слышу эти имена. Он улыбнулся, и мне совсем не понравилась его улыбка. Потом дал мне прочитать какую-то бумагу и сел за стол. Это были показания маляра. Я растерялся. Последнее время мне казалось, что маляр сильно изменился. Он был чем-то удручен и при встрече со мной то и дело оглядывался в страхе, что за нами следят. Если бы он не был мужем Марии, то давно бы от пас отступился, а возможно, никогда, бы не примкнул к нашему движению. Он из числа тех людей, что только на словах сокрушают государственный строй, а сами ни на шаг от соседнего кабачка. Но он не хотел оказаться трусом в глазах своей жены (я уверен, что он боялся потерять ее). На стройке, где работал Кацарос, кроме меня, пряталось ночью еще несколько подпольщиков. Поэтому, как только я убедился в том, что он выдал всех, я растерялся, но взял себя в руки, чтобы господин «Что надо» не понял моего волнения. «Не знаю никого из тех, о ком оп пишет», – сказал я и отдал ему бумагу. Он засмеялся. Нажал на кнопку звонка и обратился к полицейскому, появившемуся в дверях: «Приведи сверху арестованных».

Не знаю, черт побери, как до их прихода зашел разговор о болезнях, но он поделился со мной, что у его матери больная печень. И моя старуха страдает из-за печени. Он спросил меня, чем ее лечат. Я посоветовал ему испробовать одно проверенное средство, которое прописал моей матери врач, и «у нее тотчас пройдут боли». Он закивал головой и записал название лекарства. Потом дружелюбно обратился ко мне: «Послушай, чтобы мы не теряли времени даром (дел и без тебя у нас достаточно), сознайся во всем и спасешь свою несчастную голову. Я разрешаю тебе спокойно подумать». И приказал отвести меня в камеру.

28 октября. Я опять стою перед лопоухим. Не знаю, купил он лекарство для своей матери или нет, но сегодня, по-моему, он особенно сдержан. В тот же самый кабинет привели Кацароса, его жену и еще двух подпольщиков, арестованных, как я слышал, в тот же вечер, когда и я. Прочли вслух показания маляра. (Он подробно описывал совершенно фантастический заговор со шпионами, бомбами, рациями; его руководителем и вдохновителем оказался я.) При каждом слове маляр утвердительно кивал головой. Я смотрел на него в упор, но он избегал моего взгляда. У его жены было непроницаемое лицо. Он украдкой поглядывал на нее, словно вымаливая каплю ласки и сочувствия. Я закричал: «Все это ложь, его заставили силой написать это, чтобы впутать нас!» Кацарос испуганно подскочил: «Меня не заставляли, я сам написал».

Потом произошло то, чего я никогда в жизни не забуду. С довоенных времен я жил на одном дворе с маляром я его женой и прекрасно знал, как он обожал, ее. Когда ой случалось заболеть, все соседи подшучивали над ним, потому что он бросал работу и не отходил от ее постели. А теперь чем холодней и сдержанней становилась его жена тем больше он терялся. Вдруг я услышал робкий шепот: «Мария!» Она не ответила. «Говори с ней, не стесняйся», – сказал лопоухий. Кацарос набрался духу, подошел и взял ее за руку. Мария вырвалась от него. Но он опять схватил ее за руку, наклонился и начал целовать. «Мария, сознайся, пожалуйста, во всем, иначе мы пропали». Она – ни слова. «Подумай, прошу тебя, о дочке!» Мария словно окаменела. Вдруг она повернулась и плюнула ему в лицо. У меня по спине пробежали мурашки. Кацарос сделал вид, что ничего не произошло. Только вытер щеку… «Забрать их», – приказал господин «Что надо». Потом обратился ко мне: «Теперь мы одни». Он закурил. В тот момент, когда их уводили, я успел заметить, как Мария, с глазами, полными слез, гордо отвернулась, чтобы муж не увидел ее лица».