Костас Кодзяс - Забой номер семь

На дне тайника Катерина нашла какие-то бумаги. Сначала она не обратила особого внимания на коробки из-под сигарет и грязные, смятые листочки папиросной бумаги. Старуха свернула их в трубочку и завязала веревкой. Но когда Катерина распутала шпагат и расправила листки, она увидела, что они густо исписаны с обеих сторон.

Это был дневник Стефаноса, который он вел в камере предварительного заключения. Пока шел суд, ему удалось переправить его своей жене – он даже вложил для нее записку. Дневник перехватила старуха и, по-видимому, так и не показала ни своей невестке, ни кому-либо другому.

Катерина подперла щеку рукой и начала читать.

«16 октября 1948 года. Может быть, сегодня и не шестнадцатое число. С того дня, как меня сюда посадили, я сделал на стене двадцать две отметки. Я отсчитываю дни по хриплому кашлю караульного. Кажется, его сменяют всегда ночью, в одно и то же время. Я слышал позавчера, как он кричал и ругался. У меня очень темная камера, по глаза мои уже привыкли, и я вижу довольно хорошо. Мне даже мерещится, что иной раз я вижу лучше, и тогда говорю себе: «Сейчас день». Но, возможно, я ошибаюсь, меня подводят глаза. Моя камера метр двадцать на метр тридцать. Пол цементный. Я сижу в углу, жду и все время думаю. Иногда я вижу па стене какого-нибудь жучка. Слежу за тем, как он ползет, не даю ему спрятаться в щель. Это мой единственный товарищ. Но, в конце концов, он все равно скроется от меня или я его потеряю из виду: ведь внимание иногда рассеивается. Недавно чертенок убежал и спрятался в трещинку. Я расковырял ее пальцем и вдруг нашел огрызок карандаша. Он был обернут кусочком плотной бумаги.

Какая драгоценность в моем положении – карандаш! Сначала я этого не ощутил, но едва я взял его в руки, как почувствовал присутствие друга, который жил здесь до меня. А теперь я думаю: «Каким неопытным был я в первые дни: ведь карандашик – настоящий клад».

Двадцать два дня и двадцать две ночи сижу я тут взаперти. Меня никуда не выводят отсюда, не допрашивают. Парашу приходит менять тюремный надзиратель – необычайная предупредительность с их стороны. Иногда он появляется два-три раза в день, а то исчезает на несколько дней. То же самое и с едой. «Они, несомненно, добиваются, чтобы я потерял чувство времени, а когда человек теряет чувство времени, он сходит с ума. Они хотят сначала сломить меня, а потом будут допрашивать», – размышлял я, разгадав их игру. Но они не учли кашля караульного и моих отметок на стене. Уже в первую неделю я почувствовал, что схожу с ума. Я вставал, шагал по пространству немногим больше одного квадратного метра; щеки у меня горели, мысли путались, как клубок ниток. Мне становилось страшно, я сворачивался калачиком и пытался уснуть. Сон не приходил. Я вскакивал. Мне хотелось бежать куда-то, кричать. Стены наступали на меня, и мне казалось, что я попал в коробку, которая становится все меньше и меньше.

На десятый день я не выдержал и принялся стучать кулаками по стене, пока на руках не выступила кровь. От боли я пришел в себя. Я был весь в поту, меня знобило. Я съежился в своем углу и заснул. Очнулся через некоторое время и чувствую, что пальцем не могу пошевелить. Лежал и думал. Я немного успокоился и пытался убедить себя, что я в здравом уме и мне не грозит снова такая потеря самообладания. Но я чувствовал себя разбитым и все время спрашивал в тоске: «Как могут люди так жестоко обращаться с подобными себе?»

Вскоре снова началась пытка. Мысли разбегались. Лицо пылало. Я поднялся и шагал сначала вдоль стен, потом крест-накрест – из угла в угол. Но постепенно коробка, куда я был заперт, стала снова уменьшаться. На этот раз меня обуял нестерпимый страх. «Нет, не буду ни о чем думать, не пошевельнусь, иначе я пропал», – сказал я себе. Но продолжал ходить. Затем стал прыгать. Я понимал, что не в состоянии остановиться. Кусал себе изо всей силы руки. Слюна стала соленой от крови. И вдруг я рванулся к двери. Колотил по ней и орал как безумный.

По-видимому, караульный услышал мои вопли и сбегал предупредить начальство, потому что вскоре пришли какие-то люди и остановились у двери. Чей-то голос спросил насмешливым и холодным тоном: «Что тебе надо, Петридис»?» Я сразу опомнился. «Ничего», – ответил я. Человек что-то сказал остальным, и все удалились. Я сел в свой угол. Мне было стыдно. Конечно, господин «Что надо» считал, что через несколько дней выиграет игру.

Я долго ругал себя. Они и сами не ожидали, что я так скоро раскричусь. Господин «Что надо», наверно, думает: «Я, видно, ошибся: Петридис не такой уж твердый орешек, как значится в донесениях». От этой мысли я озверел. Понял, что нужно немедленно перейти к обороне. Не как? Какие оборонительные меры можно принять в темном колодце площадью метр двадцать на метр тридцать? Однако после случая с господином «Что надо» я убедился: за все время, что меня держат здесь, я совершаю только ошибки. Я, правда, еще не совсем себе четко представлял, какие именно. Когда я успокоился, то начал анализировать свои поступки.