Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Эту информацию я, видимо, могла вызнать сама у себя. Хранила ее где-то в подсознании. Мне нельзя терять ориентацию. Она хочет сбить меня с толку. Это я понимаю. Она преподносит мне факты, которые я, казалось бы, знать не могу. Но я расстрою ее планы. Она умерла. Это я твердо держу в памяти. Наверняка я о том читала. Иначе эта информация не была бы у меня в запасе. Ведь публикуется всего великое множество. В симпатии общественности можно быть уверенным, если речь идет о женской половине человечества.

Я замечаю, что уже жду ее, мне ее недостает. Но, очевидно, не в моей власти добиваться в этом случае чего-либо силой.

Я уже больше и не надеялась, а она вот опять сидит в моей комнате.

Против нее были предубеждения. Говорит Лизе Майтнер. Но в конце концов она всех урезонила.

Что за предубеждения? Спрашиваю я. И кто эти все?

Я не должна задавать лишних вопросов. Все в свое время.

И мертвые туда же. Важничают. Я живу! Я! Откуда такая самоуверенность?

От злости у меня сужаются сосуды. Я кричу. Потому что ощущаю такое возбуждение, что незамедлительно сорвала бы с любого мужчины одежду. Потому что знаю: сегодня я готова к оплодотворению. Не измеряя базальной температуры и не проделывая других трюков. Чуть-чуть рая. Невпроворот ада. Это и есть жизнь.

Биология. Животный мир. Она высокомерно усмехается.

Конечно. Биологически — я женщина. И цикл в гипоталамусе. И ежемесячный сон в летнюю ночь. И способность превращать осла в принца. Да, с биологией у меня все в порядке. С биологией — да. Но как социальное существо я предпочла бы быть мужчиной. Это правда. В социальном смысле я ощущаю себя ущербной.

Она же всегда ощущала себя полноценной. Ее страсть к мышлению. Ее маленькие победы. Ее умственное превосходство.

Она лжет. Ложь ее того свойства, которая необходима для выживания. Которую ожесточенно защищают, ибо приходится самому в нее верить. Она лжет.

Но она не поддается на провокацию. То, что я выявляю, только подтверждает возражения, каковые имеются против меня. Факторы неуверенности, которые нельзя оставить без внимания. Кое-что обо мне известно, что умаляет мою правдивость.

Я не могу воспрепятствовать тому, чтобы в моих представлениях тотчас не начинал раскручиваться перечень моих грехов. Словно он лежал подготовленный для выдачи по требованию. При этом от понятия грех я давным-давно отреклась. Но сказывается непреодоленное воспитание.

Уже во время нашей первой встречи, в 1958 году, она производила двоякое впечатление. Целых двадцать пять лет назад это было.

Двадцать пять лет? Я: студентка-физик. Третий курс. Платиновая блондинка, причесанная в стиле Мэрилин Монро. Покачивающаяся пышная нижняя юбка. Обтягивающий тонкий свитер.

И запечатлевшееся воспоминание. Торжественное заседание. Столетие со дня рождения Планка. Распоряжение: быть наготове, чтобы заполнить пустующие места. Наше воодушевление еще столь велико, что мы и этакое стерпели. Присутствовать. Увидеть и услышать великих людей. Макса Фольмера, Густава Герца, Макса фон Лауе, Отто Гана. А кто эта женщина там на сцене? Лаборантка Отто Гана. Как же ее зовут? Лизе Майтнер. Никогда не слышала. Ей пришлось эмигрировать. А то она бы присутствовала при открытии расщепления ядра. Ах вот что. Это, стало быть, политический жест. Впечатление производит приятное. Однако держится с какой-то робостью. Не соответствует обстановке. И конечно же: черное платье и пучок. И — я получила на экзамене отметку хуже, чем заслужила, поскольку в мой глубокий интерес к физике не верят.

Мне было восемьдесят!

А мне — двадцать!

Весной 1907 года Отто Ган защитил докторскую диссертацию в области радиохимии и положил начало работам в этой области в Берлине. Он искал поддержки какого-либо физика. Они были ровесники, он ничего не имел против женщин. Работали они в институте Эмиля Фишера, который не разрешал ей встречаться со студентами. Ган для своих работ по радиохимии получил помещение в полуподвале, в бывшей столярной мастерской, с отдельным входом. Здесь ей позволено было работать.

Когда два года спустя обучение женщин в высших учебных заведениях в Пруссии было разрешено законом, Фишер сразу же отменил прежнее ограничение. Вообще он поддерживал ее по мере сил. В Институте химии были ассистенты, которые, встречая ее и Гана вместе, демонстративно здоровались: «Добрый день, господин Ган!» Но благодаря Планку, ассистенткой которого стала Лизе Майтнер, она быстро вошла в круг берлинских физиков.