Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Какое сопротивление оказала Лизе Майтнер, какое оказали другие физики? В январе 1935 года торжественное собрание, отмечали первую годовщину смерти химика Фрица Габера. Еврей. Умер в эмиграции. Собрание именно в память того Фрица Габера, который получил прозвище отец газовой войны. Который оправдывал применение химических боевых отравляющих веществ на том основании, что быстрое окончание войны спасет несметному числу людей жизнь. Как ужасающе знакомо это звучит.

От применения примерно сорока пяти процентов имеющегося ядерного оружия сгорело бы по меньшей мере миллион квадратных километров леса и полмиллиона квадратных километров городских индустриальных площадей. Четыре миллиона тонн растительной биомассы. Десять миллионов тонн деревянных конструкций. Пятьсот миллионов тонн синтетического материала и примерно столько же ископаемого топлива и асфальта от покрытия дорог. Триста миллионов тонн взвешенных частиц зависли бы плотным слоем над всей атмосферой северного полушария и поглотили бы почти весь солнечный свет. Температура, даже летом, упала бы до точки замерзания.

Теперь я могу даже верить, когда мой друг говорит, что он меня любит, а он говорит это теперь чаще, чем раньше. Иной раз он при этом крепко обнимает меня, и мне внезапно кажется, что он боится.

Когда мы встретили друг друга, у нас была своя история. Вернее говоря: у каждого была своя. Из страха перед новыми травмами мы были не готовы брать на себя какие-либо обязательства. Но в известные минуты необходимо на что-то решиться.

Услышав по телефону мой сокрушенный голос, он тотчас выехал ко мне. В отделении районной больницы можно было вживе увидеть различные этапы моего будущего. Его это поразило, как поразило в свое время и меня. Мы молча шли по городу, и мне было очень страшно. Если он хотел меня оставить, не теряя своего лица, ему надо было сделать это поскорее.

Мы долго стояли на мосту, не отрывая глаз от белой пены, несущейся вниз по реке, мимо серого силуэта цементного завода. Разрезая пену, к нам приближался пароход с веселой компанией экскурсантов. Громкоговоритель орал: «О sole mio…»

Я не в силах была дольше выдерживать наше молчание и сказала, что во всем этом слишком долго участвовать не собираюсь. Я боялась, что он ответит какой-нибудь банальностью, но он молчал.

Мы пошли дальше, решив осмотреть следы глетчера ледникового периода, о котором читали. Для этого мы зашли на кладбище, поскольку в этих местах они своих мертвецов хоронили здесь, вокруг того самого природного памятника.

Семейные могилы. Гранитная окантовка. Холмики маленькие, покрывающие урны. Общинные лужайки для захоронения урн. Как я себе того желаю. Он держал мою руку и напряженно разглядывал открывшийся его взору вид. Вот уж что меня и правда сейчас не волновало; я рассмеялась. Но он вовсе не собирался шутить со мной глупых шуток. Это я сразу поняла.

Итак, обещание в ответ на обещание.

Врач, которому я доверяюсь, тотчас начинает заикаться.

— Если смотреть на все это философски, то… — говорит он. — Но как врач…

Поскольку он состоит на государственной должности врача и получает заработную плату, он обязан позаботиться о том, чтобы я не испортила статистику. Я успокаиваю его касательно срока. У него еще нет никаких непосредственных оснований, чтобы намечать мероприятия, которые в случае нужды он обязан был бы выполнить. Но он относится к моим словам с обычным недоверием и отказывается выписать мне таблетки снотворного. Во всяком случае, те, которые я прошу.

Я не жалуюсь. Нет, правда, я не жалуюсь. Ибо прежде надобно продумать мою ситуацию до конца.

Разумеется, в подобных случаях нельзя пускать все на самотек. Следовало бы специально для того создать строго контролируемые государственные учреждения. Их названия имели бы огромнейшее значение. Ни в коем случае нельзя называть их Районный центр быстрейшей кончины. Скорее уж Институт человеческого достоинства. Последнее название было бы даже прекрасным.

Надо было бы подавать ходатайство. В шести экземплярах. С подробнейшим изложением причин. И прилагать соответствующие официальные подтверждения.

Тогда человеку назначался бы определенный день. При большом наплыве желающих не обошлось бы без известного срока ожидания. В зависимости от состояния того или иного больного можно было бы устанавливать степени срочности.

И люди получили бы огромное преимущество, они могли бы присутствовать на собственной траурной церемонии. Лежа в гробу, установленном на возвышении, среди цветочных венков, с канюлей в руке, можно было бы услышать все те прекрасные слова, какие до сего дня человек напрасно ждал. Разумеется, всем хотелось бы получить заключительное слово. Но это себя не оправдало и потому было бы запрещено.