Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Я не должна использовать каждую возможность, чтобы заговаривать о себе. Сейчас речь идет о линии поведения моего отца. Майтнерша настаивает. Он же мог быть с кем-нибудь в сговоре: со своими рабочими.

Они были на фронте. Вернее говоря: не все. Во всяком случае, не все время. Ведь когда отец получил распоряжение приготовиться к отправке в концентрационный лагерь Бухенвальд, они организовали ему возможность побега.

В доме моих дедушки и бабушки слово красный употреблялось только с отрицательной интонацией. Говорить на эту тему там разрешалось даже в грубоватой манере. С другой стороны, отец был по натуре слишком предприниматель, чтобы не обеспечить себе в сложившейся ситуации надежный состав рабочих и служащих. Он назначил бывшего коммунистического деятеля старшим рабочим и поручил ему кадровые вопросы. И вот наш собственный опыт: люди, в жизни не евшие ножом и вилкой, организовали отцу возможность побега, в то время как другие, к супругам которых обращались милостивая госпожа, переходили, встречаясь с ним на улице, на другую сторону.

Не только коммунисты оказывали сопротивление.

Говорит Лизе Майтнер. По какой-то причине она рассердилась.

Я тороплюсь поддержать ее. Но теперь мои мысли зашевелились в определенном направлении. Почему же было сделано ему это предложение. Путь бегства для бывшего хозяина. В самом деле проявление благодарности и солидарности, как пытался убедить нас впоследствии отец? Или надо было оградить себя от посвященного? Может, ящики содержали первоначально кое-что совсем другое? Емкости со свинцовыми стенками. Стеклянные сосуды с некой тяжелой жидкостью. А что, если инспекция Имперского министерства связи показала, что первоначальное содержание ящиков своеобразно трансформировалось? После того как министра связи его же фюрер уволил за мошенничество, в Министерстве никак не могли позволить себе, чтобы имеющий военное значение склад с кастрюлями и лампами охранял полуеврей. Необходимо было повысить степень засекреченности и все это дело завуалировать. Моему отцу не понадобился путь бегства. Он внезапно оказался под особой охраной Имперского министерства связи. Поддельная подпись для гестапо. Все создает верную картину. Только одно не совпадает — отец впоследствии не молчал бы об этом.

Вы забыли, она к этому времени уже была. Бомба. Вставляет Лизе Майтнер. И вера, что ею можно мудро распорядиться, была разоблачена как роковое заблуждение.

Я обдумываю. Конечно же, без всякого труда можно было устроить так, чтобы в той местности бесследно исчезло первоначальное содержание ящиков. Район старых рудников с бесчисленными, нигде больше не зарегистрированными штольнями.

Майтнерша сидит рядом со мной на пне, на губах застыла высокомерная улыбка, словно ей известно нечто такое о закулисной стороне событий, что сразу же перечеркивает мои аргументы.

Ну и важность она на себя напускает! Все во мне восстает. Хочет разыграть из себя героиню. Но сожалеет, что не была там, когда совершилось открытие. Да, кому служили они своей наукой! Кому хотели дать огонь в руку! И, сдается, нет их заслуги в том, что его не приняли. Правда, нельзя взваливать на них всю ответственность. Но нельзя и избавить их от ответственности. Ибо только они знали, какие ужасающие силы могут дать себя знать. Мой отец и представить себе всего этого не мог. Как мог отец предполагать, что в емкостях со свинцовыми стенками хранится сырье для страшного оружия массового уничтожения?

Но они не создали бомбу для Германии. Говорит Лизе Майтнер. Хотя могли бы.

Это все теперь так задним числом изображается. Я знаю. Но рано или поздно они бы это сделали. Быть может, над этим потрудились бы другие. Такие, о которых здесь еще речи не было. Разумеется. Те, первые, выдали бы только теорию, и умыли бы руки.

Об этом речь впереди. Говорит Майтнерша и растворяется призраком в тумане.

Но я кричу ей вслед: мой отец не вскрыл ни одного ящика. Он не воспользовался бы и предложением побега. Он был беззащитен. Отдан на произвол своих врагов. С юности ориентирован на веру в право и порядок. Если бы это была только трусость. Но это было не трусостью, а кое-чем похуже: мысль о сопротивлении власти вообще не была предусмотрена в его логической схеме.

Я кричу. Нет, мне только кажется, что я кричу. На самом деле я сижу молча, чтобы не спугнуть пасущихся косуль. Комары пропали. Птицы в лесу тяжело падают на землю, как перезревшие фрукты.