Владимир Файнберг - Карта реки времени

повышала голос, то понижала до страстного шёпота, то взмахивала рукой и многозначительно умолкала, чтобы взорваться снова.

Затем выступил её муж — суховатый очкарик с холёной белой бородкой. Кто они такие, какое место в церковной иерархии занимают, я так и не понял. Но по тому, как они выступали, жонглировали расхожими цитатами из Евангелия, инструктировали, все это стало походить на партсобрание.

Притихшая аудитория слушала, безуспешно подавляя зевоту. Словно мёртвая вода затопила зал. Донато стал переводить все реже, всё меньше. А бородач в очках продолжал самодовольно упиваться своим красноречием.

— Бог вас любит! — с пафосом закончил, наконец, своё выступление начальник из Рима.

После чего всех пригласили на прощальный ужин,

Донато, я, Рафаэль, и ещё два человека из его прихода сидели за столиком с табличкой «Барлетта». Такие же таблички с названиями других городов виднелись на столиках, где ужинали словно оттаявшие люди.

Многие с бокалами в руках подходили к нам, чтобы поприветствовать

Донато.

Все — таки конец сентября и здесь конец сентября. Все тот же холодный ветер порывисто дул с севера, нагонял прибойную волну. А море было тёплым. Наплававшись, я бросился ничком на расстеленное возле креслица полотенце, чтобы обсохнуть под горячим солнцем. Ветер срывал с поверхности пляжа космы песка, и он попадал в глаза.

Я поднялся, пошёл вдоль линии прибоя в сторону полуострова искать ракушки. Мокрый песок был чист. Только пена от волн пузырилась на нём и исчезала.

…Иду, и со мной рядом идут мои пятнадцать лет. Только что, весной, кончилась война. С удочкой и банкой червей иду под Одессой вдоль грохочущих волн Чёрного моря. Вдалеке виднеется торчащий из воды обломок скалы. На днях я вброд дошёл до него, и, взгромоздившись по колючей поверхности наверх, успешно ловил оттуда головастых бычков. Правда, тогда был штиль.

Поглощённый размышлениями о том, как же мне с моей удочкой и банкой теперь одолеть волны и достичь скалы, я замечаю что‑то, лежащее на моём пути.

Подхожу. И вижу человеческие ребра, обтянутые мокрыми лохмотьями тельняшки.

Какой‑то шнурок с крохотным мешочком на конце запутался среди рёбер и зеленовато — бурых водорослей.

Откладываю в сторону удочку и банку. Трепеща от страха, с трудом выпутываю шнурок. Что там, в чёрном кожаном мешочке? Он накрепко зашит.

Потом, уже дома бритовкой разрезаю его и обнаруживаю свёрнутую в

трубку полоску вощёной бумаги с непонятными буквами. Позже выясняется, что это отрывок из суры Корана. Молитва. Которая не уберегла моряка.

Скорее всего — турка.

Читатель спросит, какое отношение имеет эта мрачная находка к моим

поискам счастливого дня? А этого не дано знать ни мне, ни тебе, читатель. Пусть психоаналитики путаются в паутине воспоминаний и снов. Мы же учимся читать книгу жизни совсем по–иному…

Я шёл, изредка подбирал мокрые, поблёскивающие в лучах солнца ордена Адриатического моря, думая о том, понравятся ли эти скромные подарки моей дочке, московским друзьям. Вспомнил о детском компьютере с программой для изучения английского языка, который видел, будучи в гостях у Розарии. Она сказала, что он стоит 60 евро. Пока у меня ещё оставалось что‑то около 65 евро, нужно было воздержаться от трат, которые я себе по мелочам позволял, находясь на полном иждивении у Донато. Ещё у меня было отложено 45 евро на покупку обратного железнодорожного билета до Римини, откуда я должен был улететь в Москву.

Прошло уже много дней, отпущенных мне судьбой для конкретного, чрезвычайно важного дела. Попусту растрачиваемые итальянские дни приближались к «экватору», как я называю середину любого срока, после которой время почему‑то начинает убывать все быстрее.

Маленький краб усыхал вверх ногами рядом с клочком водорослей. Я нагнулся, увидел, что он беспомощно пошевеливает тонкими ножками и маленькими клешнями. Отложил подальше на песок найденные ракушки. Тем же жестом, с каким откладывал, когда мне было пятнадцать лет, удочку и банку с червями.

Осторожно взял краба за панцирь, перевернул, внёс в море. И тотчас получил оплеуху от волны. Но краба выпустил, только убедившись, что под водой он оклемался и бочком ушмыгнул куда‑то в глубину. Жить дальше.

Ракушки попадались всего четырёх разновидностей. Я шёл дальше, отбрасывал по дороге одинаковые, самые маленькие. В результате осталось лишь семь отборных. И я с горечью подумал: « наберётся ли у меня в Москве столько оставшихся, не умерших друзей?»