Владимир Файнберг - Навстречу Нике

Он тоже тычет себя пальцем в грудь:

— Мамуд!

— Махмуд?

— Махмуд–Махмуд, – соглашается он и вдруг воздевает руку куда–то к горам, пригибается ко мне, пытаясь в чем–то убедить.

Минут через тридцать я, к собственному изумлению, сижу, свесив ноги, на тележке вместе с Махмудом, управляющим лошадью. Красные кисточки тента покачиваются над головой, позванивают бубенчики.

Муслюм, кажется, сама знает дорогу. Такое впечатление, что возчику и не нужно её направлять. Она бодро тянет тележку вверх по закоулкам между оградами. Кроме нас она везёт ещё и большое пластиковое ведро, набитое перемешанными со льдом морскими рыбинами. Придерживая его, приятно ощущать прохладу и запах моря.

Может позволить себе человек на отдыхе какое–нибудь сумасбродство? Сколько я понял, Махмуд пригласил меня прокатиться с ним в горы к родственникам. Он везёт им пойманную сетями рыбу, чтобы в качества ответного дара получить то ли барана, то ли его часть.

Собственно говоря, это уже второе моё сумасбродство. Первое – поездка на Родос. Но теперь Марина будет волноваться. Даже записки не оставлено… Вернутся они с моря, из бассейна – куда делся? В самую жару. Да ещё дверь не запер.

Хоть спрыгивай с тележки и чапай обратно. Поздно. Мы уже в горах. Безлесных. Покрытых по серо–жёлтым склонам, словно узорчатой вышивкой, пучками кустов.

Безоблачное небо, крутые волны горных вершин над головой, полузабытый цокот копыт по щебёнке дороги. У нас в России возчик затянул бы какую–нибудь песню, затеял бы разговор. Махмуд молчит, как молчат горы. Только кузнечики стрекочут вдоль края дороги, да какие–то птички с писком внезапно прошмыгивают перед глазами.

Сижу, ссутулясь, в обнимку с ведром. Меня, наверное, можно принять за какого–нибудь турецкого старика. Ты знаешь, о чём я думаю? Пройдёт несколько лет, и, если я ещё буду жив, ты станешь стесняться моего морщинистого тела, усталых мешков под глазами, моей хромоты. И мама Марина начнёт стесняться, если уже не начала. Это, наверное, неизбежно. Не лучше ли однажды вот так исчезнуть в чужих горах или уплыть на рассвете в море? Горько–солёное море…

А ещё лучше было бы навеки уснуть в пронизанной лунным светом воде того длинного, извилистого лесного пруда, где я когда–то в молодости пытался с вечера ловить на удочку карасей, а потом решил оставить это дело до утра, разделся голышом, поплыл в лунном свете среди мокрой тяжести цветущих кувшинок, тихих всплесков рыбы. Пруду, казалось, конца не было. Как жизни. Тихо плыл среди щёлканья соловьев и единственное, о чем глупо беспокоился, это чтобы не спёрли мою оставленную на берегу одежду и удочку. Между тем, окрест на километры никого не было.

Эта луна, эти соловьи, надежда встретить когда–нибудь любимую девушку…

Потягиваюсь замлевшим от долгого лежанья на тележке телом. Оказывается, я спал! Ведра с рыбой нет. Тележка стоит в тени векового дерева. Грецкого ореха. Отпряженная Муслюм мирно пасется поодаль за деревянной изгородью.

Перенестись из лунного пруда, из пятнадцати лет, сюда, на перевал, откуда далеко внизу видно заходящее солнце, ощутить ключевую прохладу и чистоту воздуха – чем не волшебство, подаренное красной кисточкой? Омытый в живой воде юности, соскакиваю с тележки. Сильный и молодой, как когда–то, иду на звук голосов, запах дымка.

За углом невзрачного одинокого домика с пристройкой и садом на самом краю дороги Махмуд помогает двум женщинам и старику выставлять пластиковые ящики с овощами и фруктами. Только что вымытыми. На всём блестят капли воды – на грудах помидор, яблок, инжире, грушах, кистях винограда. Даже на картофеле.

Махмуд оглядывается, делает жест, мол, подождите. Вижу мальчика, стоящего у железной жаровни на треноге, он что–то там переворачивает.

Перехожу шоссе, потихоньку взбираюсь к вершине холма. Отсюда становится видно, что дом родственников Махмуда является ещё и придорожным ресторанчиком с четырьмя столиками под выгоревшим тентом с коротенькой стойкой бара за ними.

Сверху странно наблюдать усталую от долгого пути звезду солнца, уплывающую к западу, туда, где предощущают вечер Стамбул, Афины, Рим… Жалею, что нет с собой фотоаппарата.

Вдруг приходит осознание: за годы жизни мне тоже дано было проделать этот путь: от Дальнего востока, от острова Шикотан, через Сибирь, Центральную Азию, всю Европу до Мадрида, до Испании. И от Северного полярного круга, от Воркуты, до Египта, до Асуана, лежащего почти на экваторе, тоже везде был. Получается, нахожусь сейчас на перекрестье всех своих путей…