Владимир Файнберг - Навстречу Нике

Иду в короткой тени оплетённых плющом заборов и думаю о том, как повелительно определила всю жизнь Йовайши встреча с Далай–ламой, красная кисточка. Так или иначе, ему, Льву Владимировичу, повезло. Исследовал, быть может, самое волнующее, что есть в человеке. То, что назвали словом «интуиция».

Только прислоняюсь отдохнуть к стволу высокой пальмы, бросающей тень на асфальт, как с радостью слышу – приближается автомобиль. Поднимаю руку, прошу остановившегося водителя, чтобы подбросил немного вперёд, до входа в отель.

Тот неожиданно открывает дверцу со своей стороны, вываливается из машины и исчезает. Сразу становится не виден. Через секунду, обогнув капот, подползает ко мне на обрубках ног с приделанными подошвами из толстой кожи. Манит за собой. Отпирает ключиком багажник. Там в раскрытой коробке рядком уложены странноватые штуки. Не сразу соображаю, что это – пластиковые крючки для одежды, выполненные в виде мужских членов.

— Что ж… Каждый промышляет, как может, – бормочу я, отшатываясь.

Несчастный инвалид захлопывает багажник, уезжает дальше искать покупателей. А я поднимаюсь по раскалённой, как сауна, улице, стараюсь жаться к тенёчку от высокой белёной стены. Она навкось рассечена глубокой трещиной.

Слепящая стена. Трещина.

Меня отбрасывает назад во времени. Больше, чем на шестьдесят лет назад.

Сейчас мне шесть или семь лет. Я приостановился у такой же, нет, у этой самой пышущей жаром стены с трещиной, со свисающим сверху завитком плюща. Это Евпатория, это стена детской библиотеки, из которой я вышел. Жюль Верн «80 тысяч лье под водой», «Сказки братьев Гримм» и – хорошо помню! – целых два номера еще дореволюционных иллюстрированных журнала «Вокруг света». Тащить это богатство тяжело, неудобно, но я, пользуясь добротой старушки–библиотекарши, в очередной раз пожадничал.

Двигаюсь здесь, в Турции, дальше вдоль стены, и одновременно иду в Евпатории, в Крыму, больше шестидесяти лет назад, куда мама привезла меня на грязи лечить ногу – последствия полиомиелита. Через день ездим на летнем трамвайчике с полотняными стенами в Майнаки. Там по деревянному, заляпанному помосту санитарка проводит меня под зонт, укладывает на топчан, обкладывает до бедра больную ногу черной вонючей грязью, в которой густо снуют какие–то целебные синие и красные червячки. Надо лежать, обливаясь потом, кажется, час. Потом та же санитарка уводит с солнца в тень душевой, где тебя обмывают из шланга тоже якобы целебной рапой – чудовищно солёной водой из лимана.

Насмотрелся же я там уродств, детей–калек! Материнского горя! Может быть, поэтому так хотелось уйти в иную действительность вместе с героями Жюля Верна или Майн Рида. Может быть, поэтому я так рано научился читать. Утром и на закате мама водила на море. Научился плавать, вместе с греком–лодочником дядей Костей грести, ловить самодуром ставридок, барабулек… Твоя бабушка Белла побаивалась за меня: ни плавать, ни ловить рыбу она не умела. Вынимала меня из лодки, целовала, говорила: «Учись, учись быть сильным, сыночек!» Порой у неё вырывалось: «Что с тобой будет, когда я умру?..» Ей было тогда то ли тридцать пять, то ли тридцать шесть.

Трещина в высокой ограде осталась позади, тащусь, уже теперешний, и думаю: «Никочка–Вероникочка, а что будет с тобой, когда меня не станет?»

Витая решётка полуоткрытых ворот в душную зелень парка, кипарисы, цветущие кусты олеандров. Справа за ними сарай, возле которого стоит тележка с тентом, отороченным красными кисточками, бубенчиками.

Их много, слишком много, этих уникальных кисточек. Ширпотреб мистики. Подхожу, трогаю их, задеваю за один из колокольчиков. Из темноты сарая выглядывает человек. Усталый, усатый. Вопросительно смотрит. Тычу в себя пальцем, говорю, что я – отец Ники, повторяю по–турецки – ата Ника. Ата.

Улыбается, кивает. Тотчас выносит из глубины сарая табуретку с сиденьем из соломы. Я благодарен ему, но, прежде чем сесть и вытянуть ноги, захожу в сарай, разглядываю жующую сено лошадку Муслюм, белых кроликов в большой проволочной клетке. Тень. Сладковатый запах навоза, увядшей травы. Кажется, впервые оказался там, где ты уже побывала, а я ещё не был.

Блаженствую, сидя на табуретке у двери, благодарно принимаю из рук возчика пластиковый стаканчик с холодной водой, налитой из пластиковой же бутыли.

— Якши? – спрашивает он.

— Якши! Спасибо.

— Ника–Вероника якши! – улыбка освещает его усталое лицо.