Владимир Файнберг - Навстречу Нике

Взгляд мой упирался в даль, в торчащие справа и слева при входе в лиман, так называется бухта, два каменных столба, на которых почему–то стоят статуэтки косуль. А в глубокой древности, широко расставив ножища, над входом в бухту возвышался идол–колосс Родосский, и корабли проплывали под этим «восьмым чудом света», как рассказывала в автобусе наша гидша.

Согласно легенде, он развалился при землетрясении. А по–моему – сбежал, предвидя проявление назойливого роя ротозеев с жужжащими кинокамерами и щёлкающими фотоаппаратами. И я, кажется, знаю, куда он подался.

…В тихом провинциальном итальянском городке Барлетте, на побережье Адриатического моря стоит на постаменте высоченный идол. В средние века местные рыбаки нашли его после шторма на берегу. В протянутой вверх руке он держал скипетр – символ царской власти. По велению епископа скипетр вышибли и вставили крест. Так он и существует до сих пор. Правда, ноги не расставлены. Да и то, окрещённому идолу неприлично стоять раскорякой.

…Опять над кронами сосен светает. Скрипнула за спиной дверь. Марина выходит на терраску, обнимает сзади за плечи. На запястье её мелькают серебряные дельфинчики.

— Давай–ка померяем давление.

— Папочка, не болей!

Ах ты, кроха… Необычно рано вернулись вы сегодня из бассейна. Мама кормит тебя персиком, потом грудью, и ты засыпаешь рядом со мной, укрытая простынкой.

— Лежи, – шёпотом говорит Марина. – У тебя было 220 на 100.

И уходит за покупками. То, что утром и вечером предлагают за шведским столом, не очень–то годится грудному ребенку.

Лежим, старый и малый, оба по–своему беспомощные. И мне опять вспоминается зимняя Москва начала тридцатых годов. На этот раз ранние сумерки, Сретенский бульвар, я в компании таких же четырёх или пяти малышей, тесной группкой топающих в валенках от скамейки к скамейке за одетой в хлипкое пальтецо и шапочку с суконными наушниками форменной Бабой–ягой. Её зовут Матильда Генриховна. Она – бонна. Три раза в неделю гуляет с нами по этому бульвару и учит немецкому языку.

Дойдя до очередной скамейки, она счищает с неё снег вынутым из ридикюля специальным веничком, усаживает нас рядом с собой и заставляет повторять сначала хором, а потом и порознь нечто омерзительное. Например:

Или:

Мы ненавидим дрожащую от холода старуху. Ненавидим немецкий язык, прописные истины, надоевший бульвар с его редкими фонарями. Наконец, Матильда Генриховна извлекает из ридикюля очки, часики. Начинается сложный процесс вглядывания.

— Зибен! – объявляет она. – Цурюк!

То есть, семь часов, конец. Конец этому мучительству! Она разводит нас по домам, передаёт в руки пришедших с работы родителей. Мама всегда предлагает ей раздеться, выпить чаю, поужинать. Но, сколько помню, Матильда Генриховна отказывается, уходит.

Куда? Бабу–ягу становилось жалко…

Почему в моей памяти сохранилась Матильда Генриховна? Почему, глядя на тебя, я уверен, что должен написать о ней. Чтобы и ты знала, помнила. И все те, кто прочтёт эту книгу.

Рассказывая о вчерашнем посещении Родоса, я упомянул про то, как невзначай удалось позвонить в Москву, побеседовать с Толей, заехавшем к нам домой полить цветы. Я нарочно скрыл его ужасное сообщение о смерти моего тёзки Володи Л., давнего друга, оформителя моих книг. Это его картина – исполненное тушью каллиграфическое изображение слова «СЛОВО» на еврейском языке висит под стеклом в большой раме у нас дома.

Жена Володи позвонила, плача, как раз в тот момент, когда Толя начал поливать цветы. Среди ночи Володя проснулся, пожаловался, что странно давит за ушами. Жена поднялась, чтобы принести таблетку от давления, а когда вернулась к постели, Володя лежал бездыханен.

Он был значительно моложе меня. Всегда элегантно, со вкусом одевался, как истинный художник. Со вчерашнего дня я инстинктивно отгонял мысли о Володе.

Ты вернулась из бассейна, переоделась и, опять уходя с мамой, на этот раз к сараю соседнего отеля, где живёт знакомая лошадка и прыгают в клетке кролики, гладишь меня по виску, говоришь:

— Вставай, не спи. Хорошо пиши книжку.

Уходишь, ничего не зная о том, что людям свойственно умирать. И лошадке. И кроликам. Ученые говорят, даже звёзды умирают. Только им, наверное, это не больно. Хотя, кто знает…