Владимир Файнберг - Навстречу Нике

— Кто имел вклады в банках, остались без денег, – сказала она, с мучительным беспокойством глядя на меня, будто я мог что–то сделать. – Анас Галимович узнал, что его банк совсем разорился.

— Кто это Анас Галимович?

— Сидел рядом с вами в автобусе. Только что звонила сестре в Москву. Сказала, наши доллары со счетов не выдают. Шахер–махер. Больше мне греческая телефонная карта не нужна. Тут осталось минуты на две.

— Спасибо. У меня плохо со зрением. Боюсь, не смогу набрать цифирь, – зачем я вздумал позвонить к себе домой, сам не знаю.

Она вошла со мной в будку. Набрав продиктованный номер, напомнила, что до отхода «Кометы» в Турцию остается полтора часа. Сказала, что сейчас все вернувшиеся с автобусной экскурсии по острову будут обедать в расположенной поблизости от порта таверне.

Она ещё объясняла, как туда дойти, а я уже слышал длинные гудки и представлял себе пустоту нашей московской квартиры, сиротливо звонящий телефон…

Вдруг кто–то снял трубку, осторожно спросил:

— Алло?

Я сразу догадался, кто это, спросил, глядя вслед удаляющимся юбке–шортам:

— Толичка, приехал цветы поливать?!

— Поливаю! Фаленопсис продолжает цвести, раскрылось ещё три бутона, зацвёл жасмин. Как там Никочка–Вероникочка? Как вам вообще в Турции?

— Между прочим, звоню не из Турции, а из Греции! Скажи скорей, что происходит в Москве?

— Вчера в вашем доме обменный пункт обокрали, ночью вынесли сейф со всей начинкой. Только что был участковый, ходит по квартирам, ищет свидетелей. Сказал, слава Богу, никого не…

Затем, запнувшись, он сообщает действительно ужасную для меня новость.

Разговор прервался.

Я вышел в пекло родосского дня.

Признаюсь, мне в высшей степени наплевать на то, что обокрали обменный пункт, что лопнул банк этого самого Анаса Галимовича. Ничего реального не производят. Ни хлеба, ни детских игрушек. «Шахер–махер». Если бы я признался в этих мыслях кому–нибудь из взрослых, даже Марине, они привели бы сотни аргументов, доказывая мою неправоту. Но я–то нутром чувствую дьявольщину!

Увидев, наконец, сквозь коловращенье туристов тазик и лавочку со всё так же скучающим в дверях продавцом, я пожалел, что не попробовал занять у нашей гидши толику драхм.

«Калимера! (День добрый!) – сказал я продавцу, делая вид, что подхожу к нему в первый раз. – Сколько это стоит?» – я указал на продолжающее плескаться в тазу резиновое чудо.

Он назвал всё ту же цену. Сначала по–гречески, потом по–английски. Я вытащил из кармана джинсов все свои драхмы, бумажки и мелочь. Едва бросив взгляд на деньги, он отрицательно замотал головой. Потом, видимо, проникшись моим отчаянием, растолковал, что за предлагаемую цену он сам приобрёл каждую из десяти таких вот лягушечек, и продавать её без навара нет никакого смысла. «Ит из нот бизнес!» – добавил он под конец.

Мне ничего не оставалось, как с ним согласиться и уйти. Вот что бывает, когда в жару соблазнишься натуральным апельсиновым соком со льдом.

Ближе к выходу из старого города, у ворот крепости, я всё–таки купил тебе довольно–таки дурацкий подарок – запечатанную в целлофан игрушечную удочку с пластиковыми рыбками и крабиком – чтобы было чего «ловить». Проснёшься – увидишь. Ещё раз прости меня. Лягушечка была шикарная. Сколько понимаю, приводила её в действие не батарейка, а резиновый моторчик. Есть же человек, который это придумал, сделал с любовью!

Минут через двадцать я сидел со всей компанией под тентом таверны. То, что нам подали в больших тарелках, не имело ничего общего с блюдами замечательной греческой кухни. Тушёные куриные бедра – «ножки Буша» с жареной картошкой, да по бутылочке кока–колы.

Я ел, поглядывая на объединившихся за соседним столиком владельца прогоревшего банка и лишившуюся своих долларовых запасов чеченку. Они, к моему изумлению, оглядывали и ощупывали извлечённую из прозрачного пластикового мешка с «молнией» огромную мужскую шубу.

— Одобряете? – спросил, уловив мой взгляд, экс–богач. – Здесь на горе, на самой верхотуре, лучший меховой шоп Европы.

— Это из какого зверя?

— Из канадского бобра.

Стояла жара, градусов 40 в тени. Даже думать о шубе было противно. В том, что на жарком острове летом продавали зимние шубы, наверняка стоящие тысячи долларов, в том, что вроде бы разорившийся человек купил одну из них, в том, что чеченка зачем–то поглаживала и даже нюхала муарово поблёскивающую подкладку – во всём этом было тоже что–то абсурдное.