Владимир Файнберг - Навстречу Нике

Володя был некрещёным, неверующим, а поступал, как истинный христианин. Ни разу не слышал от него назиданий. Никого никогда не осуждал. Почему–то пришло же ему в голову изобразить мне в подарок библейское «Слово». То самое, которое было Вначале.

В те годы, когда я дружил с отцом Александром Менем, Володя сочувственно справлялся о нём, как–то чуть не пересёкся с ним у меня дома, помню, промолвил: «Не повезло».

Не повезло.

Позже в тот вечер, я разделил надвое и подарил Володе половину привезённого мною из Ашхабада редкого листового кактуса, который цвёл там нежнейшими ароматными цветами и давал очень вкусные плоды. Этот кактус у Володи прижился, цветёт и плодоносит. А та половинка, что осталась у нас мельчает, ни разу не дала ни одного бутона.

Вера Николаевна – знакомая специалистка из Ботанического сада сказала: «Вы его ослабили. Не надо было делить».

Вернувшись с прогулки, ты сразу же кидаешься ко мне, сообщаешь потрясшую тебя новость:

— Лошадка умеет чи–хать!

Оказывается лошадь Муслюм пила из поднесённого мамой ведёрка с водой и вдруг чихнула, обдав колено Марины брызгами слюны. Во извинение столь неучтивого поступка возчик запряг Муслюм в тележку с навесом от солнца, надел уздечку с кисточками и бубенчиками, лихо прокатил вас до пляжа и обратно. На прощанье отвязал с упряжи самую пышную шерстяную кисточку, подарил.

Однако сколь же странны бывают повороты жизни!

Появление красной кисточки, положенной тобою на мою ладонь, рывком вышибло меня из опостылевшего полудохлого состояния. Я буквально подскочил с раскладушки.

Эта самая кисточка – копия той, что до недавнего времени висела у нас в Москве над дверью, ведущей в твою комнату.

Между прочим, когда я привёз тебя из роддома, я часто покачивал этим ярким предметом перед твоими глазами. Ты следила за ним, улыбалась, потом тянула к нему ручки.

А теперь подивись вместе со мною одной истории.

Ещё в те годы, когда я раз в неделю по вечерам ходил заниматься диковинными на первый взгляд вещами в полуподпольную лабораторию парапсихологии, о чём ты можешь подробно прочесть в моей первой большой книге «Здесь и теперь», как–то поздним зимним вечером руководитель этого учреждения – его фамилия Йовайша – вдруг пригласил меня к себе в гости. Как выяснилось, жил он неподалёку, через три дома от лаборатории.

Он на самом деле никогда ничего не делал «вдруг», всякому событию намечал время и место, никогда ничего до конца не объяснял, предоставляя другому додумывать, терзаться в поисках смысла происходящего.

Хотя я был его преданным учеником, порой мне казалось, что никакого подспудного тайного смысла в его методе на самом деле нет. Но каждый раз рано или поздно жизнь всегда неожиданно доказывала – есть!

…В тот вечер он усадил меня за стол у невысокого книжного шкафа, на котором стояло скульптурное изображение его собственной головы, довольно–таки удачное, сделанное, как выяснилось, ещё до Великой Отечественной войны, когда он учился в МГУ на физфаке.

Мы попивали жидкий чаёк с не любимыми мною пряниками, и я сперва с недоумением, а потом с нарастающим интересом слушал его рассказ.

…Оказалось, мой руководитель был сыном литовского революционера, сосланного при царизме в Сибирь. Ссыльный со временем стал паровозным машинистом, жил в Иркутске, гонял пассажирские поезда до Читы, иной раз и до Владивостока. Изредка он брал в эти длинные рейсы сынишку – будущего физика, исследователя того, что впоследствии было названо «биоэнергетикой».

Беседовать с человеком, чья гипсовая голова стоит над тобой, несколько странно, но еще странней показалась мне рассказанная история:

— Мать часто болела, оставлять ребенка было не с кем. Отец вынужден был брать меня в рейсы. Я любил наблюдать, как он ведёт поезд, как кочегар подкидывает уголь в топку. На паровозе всегда очень тепло, даже в лютые морозы. И всё–таки я был мальчишкой, хотелось побегать, размяться. А в поезде, хоть он и длинный, особенно не разбегаешься. Кондуктора не пускали в вагоны первого и второго класса. Зато отец не боялся выпускать меня на остановках. Поезда в те годы стояли у станций долго. По десять–двадцать минут, а то и по полчаса. Пассажиры успевали пообедать в вокзальном ресторане, а те, что победней, запастись на станции бесплатным кипятком, успевали купить провизию в буфете или у вышедших к поезду торговок. Я, маленький, шнырял в валенках среди пассажиров. В тот раз, о котором я рассказываю, состав шёл от самого Петербурга через всю Россию к Владивостоку. Помню офицеров, богатых господ с жёнами – все вышли на променад. Мне было интересно разглядывать эту блестящую публику. Особенно прогуливающуюся взад–вперёд в быстром темпе вдоль поезда процессию: старичок в толстом стёганом халате и смешной многоэтажной шапке на голове и его столь же нелепо одетая свита. Вокруг перешёптывались: «Далай–лама, далай–лама…» Все они были, будто из волшебной сказки.