Владимир Файнберг - Навстречу Нике

Предмет был тяжеловат. Я даже подумал, что это оружие, может быть, пистолет.

— Наш морской бинокль, дореволюционный. Возьмите его себе!

Я отказался. Оставил в прихожей у неё дома.

Иду по периметру высокой решётки, окружающей территорию детского сада, вглядываюсь сквозь железные прутья в мельтешение резвящейся детворы.

Это всё старшие…

— Где младшая группа?! – кричу одной из воспитательниц, утешающей плачущего мальчугана.

— Дальше за углом, у входа!

… Да, наверное, вот они. Где же в этой пёстрой цепочке, ведущей хоровод вокруг песочницы, моя девочка?

Под руководством пожилой тёти хоровод несколько заунывно распевает: «Солнышко лучистое улыбнулось весело, потому что мамочке мы запели песенку! Песенку такую, ла–ла–ла, песенку простую, ла–ла–ла…»

— Ника! Никочка!

Одно из цветных пятен отделяется от хоровода, бежит к решётке, становится тобой.

— Папа! Смотрите, мой папа пришёл! – глаза сверкают, ты протягиваешь руку сквозь решётку. – Папа!

— Гражданин! Нельзя отвлекать детей. Смотрите, что вы наделали!

Действительно, два пацанёнка, переваливаясь на слабеньких ножках, тоже бегут сюда, рыдая:

— А где мой папа?! Хочу к маме!

Наскоро целую тебя в нос. Ретируюсь.

Только вечером после работы заберёт тебя Марина домой. Придёшь со слащавой дурью в голове: «ла–ла–ла…», усредняющей мою девочку до общего уровня, до вкусов заскорузлой тётки–воспитательницы. Кто–нибудь скажет, это во мне говорит «хрычизм», ничего страшного.

Не уверен.

Маленький человек встал на первую ступеньку социального эскалатора, который должен бы нести его вверх, к расцвету каждой неповторимой личности, а не вниз, к стадному уровню.

…Предчувствие подобной опасности коснулось меня в конце пятидесятых, когда однажды осенью, вернувшись из командировки, я получил в «Новом мире» очередную рукопись на рецензирование.

«Опять графомания», – подумал я, обречённо развязывая вечером тесёмки папки.

Было это уже на другой, снимаемой мною квартирке – в доме у метро «Павелецкая». Из прежней хозяйка выгнала за то, что допоздна жгу электричество.

Всю ночь и весь следующий день я читал рукопись. Не мог оторваться от истории двух детей расстрелянных родителей – брата и сестры. Написал отзыв.

Прочитав рецензию, заведующий отделом прозы устроил мне разнос: «Если вы собираетесь и дальше сотрудничать с нами, переделайте на отрицательный отзыв. У редакции свой круг авторов, свои планы на ближайшие несколько лет. Ваша функция – быть вратарём, отбивающим мячи… За это вам и деньги платят».

Я, конечно, тут же отказался от подобного сотрудничества. Выслал рецензию неизвестному собрату, жившему во Владивостоке. Много позже, через несколько лет, неожиданно получил увесистую бандероль. Это был вышедший в свет тот самый роман с тёплой, благодарственной надписью.

Конфликт с «Новым миром» не очень–то меня огорчил. Тоскливо было тратить молодость, отрывать время от собственного творчества, бесконечно листая чужие рукописи. Да и командировки приелись.

Войдя в круг общения знаменитых людей, своих старших товарищей по литературе, которые, как ты уже знаешь, прекрасно ко мне относились, я, тем не менее, вдруг нутром ощутил опасность складывающегося образа жизни.

Тогда–то впервые возник в голове образ эскалатора. Меня уводило от морей, ветров, от жизни огромной страны в мирок кафе «Националь», в бесконечные пересуды о литературных кознях…

И прежде чем выпал первый снег, я сошёл со ступеньки эскалатора.

С письмом Лидии Корнеевны Чуковской в кармане приехал в Крым, в опустевший на зиму Коктебель.

На море грохотал шторм, когда я подошёл к одиноко возвышающемуся над берегом дому–башне, где когда–то, казалось в давным–давно прошедшие, баснословные времена, жил замечательный поэт и художник Максимилиан Александрович Волошин.

Поднявшись деревянной лестницей на террасу второго этажа, я обернулся. Увидел сквозь ветви деревьев Карадаг – синие горы, круто обрывающиеся у наката свирепых волн. Соленая водяная пыль долетала и сюда. С наслаждением вдохнул этот воздух, постучал в дверь.

Вдова поэта – Мария Степановна прочла письмо Чуковской, без долгих разговоров отвела меня в комнату с роялем, выдала раскладушку, одеяло и постельное белье. Устроив себе ночлег, я сунул в рот папиросу, и был сурово предупреждён, что в этом доме не курят. После чего мы вместе вытащили на террасу столик и стул. Здесь я мог вволю дымить и работать.