Владимир Файнберг - Навстречу Нике

В зале на первом этаже с широкими окнами на Манежную площадь и Кремль было пусто. Лишь за одним из столиков перед графинчиком с водкой сидел, нахохлясь, как сыч, старый человек.

— Подсаживайтесь, Володя, – сказал Светлов. – Это и есть Юрий Карлович Олеша. Кто нас сегодня обслуживает? Любочка?

Он заказал подскочившей официантке триста грамм коньяка, порцию красной икры, порцию сливочного масла и хлеб.

— Этой закуски на троих не хватит, – сказал я.

— А мы бережём фигуры, – заявил Светлов.

Между тем, Юрий Карлович Олеша, без спросу развязав тесёмки папки, уже почитывал мою рукопись. Я занервничал. Вслед за Светловым налил себе рюмку коньяка, выпил. Закусил бутербродом с маслом и красной икрой. Олеша всё читал. Стало видно, что он когда–то был очень красив.

Зал кафе постепенно наполнялся людьми. Судя по тому, как они подзывали официанток, было ясно, это постоянные посетители. Многие подходили к Светлову и Олеше поздороваться.

— Знакомьтесь, Володя, – говорил Светлов, представляя мне низенького человечка с испуганными глазами, – Веня Рискин – эстрадный автор, писал для Райкина. Мастер русского аванса. С детства болеет венерискинскими болезнями…

— Очень рад, – быстро промолвил человечек и ушмыгнул к своей компании.

…Олеша всё читал. Вдруг начал перелистывать рукопись обратно к началу.

— Миша! У него есть лишние строфы. Их необходимо изгнать. Молодой человек! На другой день после того, как вы написали стихотворение, попробуйте ладонью или листком из отрывного календаря закрыть одну строфу, следующую… Если ничего не изменилось – смело выбрасывайте строфу, стихи от этого только выиграют! Этот совет – мой вам подарок. А теперь выпьем за вас!

Знаешь, Ника, это был царский подарок!

— В таком случае почти всё моё творчество нужно закрыть простынёй, – мрачно заметил Светлов. – Как покойника.

В последующие дни мы с ним в том же «Национале» перешерстили всю рукопись. Стихи становились лучше, и всё–таки с трудом расставался я с вылетающими строфами. Лишь много позже научился быть беспощадным к самому себе, понял, что одно из качеств настоящего писателя состоит в умении выбрасывать лишнее, вычёркивать.

— Старик! Рукопись в результате наших с вами забав несколько отощала. Давайте увеличим объём. Есть новые стихи? Приносите прямо в «Националь». Жду вас вечером, часов в девять. Можете занять денег у своей мамы? Скоро кончим. Получите аванс…

Так он окончательно втянул меня в жизнь этого знаменитого кафе, которое по существу было прибежищем литературной и окололитературной публики. С тех пор и я стал его завсегдатаем, благо цены тогда были относительно низкие, кафе находилось недалеко от дома. Не раз, возвращаясь из очередной командировки, я с дорожной сумкой заезжал с вокзала прямо туда.

…Кончилась осень, прошла зима. Лишь к апрелю Светлов с неохотой согласился с тем, что работа над рукописью окончена. Сам отнес её в «Сов. пис».

Договор заключили немедленно, аванс выплатили. Пообещали поставить книгу в план издания ближайшего года… Нехорошее предчувствие коснулось меня.

В одну из суббот я заставил маму поехать со мной в ГУМ. Купил ей кофточку, духи. Отцу выбрали ботинки. Для себя же приобрёл миниатюрную немецкую пишущую машинку «Колибри» цвета кофе с молоком.

На оставшиеся деньги я повел Светлова ужинать в Союз писателей, как раз к тому времени зал заседаний был переоборудован в ресторан. Портрет Сталина исчез, но здоровенный крюк тогда ещё торчал из белёной стены.

Собственно говоря, Михаил Аркадьевич мог выпивать свою ежедневную рюмку коньяка и без денег. Как и в «Национале», к нашему столику то и дело с полными рюмками в руке подходили знакомые и совсем незнакомые Светлову люди, угощали, ожидая очередной хохмы.

Это была катастрофа. Я больше не хотел участвовать в спаивании своего редактора.

В вестибюле, когда я помогал ему натягивать плащ, он познакомил меня с каким–то писателем, милым, скромным человеком, который, услышав мою фамилию, радостно сказал:

— А я знаю ваши стихи! Мне их давала прочесть Чуковская. Лидия Яковлевна будет рада познакомиться с вами.

Всучил мне номер её телефона.

Я подивился своей популярности.

— Файнберг пошёл по рукам, – пробормотал Светлов, когда я довёл его до дома.

— Старик, вы должны зайти. Вы обязаны сказать то, о чём так громко молчите.

Не сняв плаща, он сидел передо мной на стуле в своей тёмной комнатке. Никогда раньше не видел я его таким серьёзным. За стеной шла какая–то жизнь семьи.