Владимир Файнберг - Навстречу Нике

Рассылал запрос за запросом в областные газеты России, Украины, Прибалтики… «Свободных вакансий нет» – стандартно сообщалось в ответах.

Несколько стихотворений, напечатанных в журнале «Пионер», тощая, похожая на брошюру, книжечка стихов для детей – и всё, что удалось опубликовать к тому времени. Преимущество, о котором говорил Всеволод Иванов, иссякало. Шёл мне третий десяток лет…

Если раньше институт мучил бесконечными требованиями справки с места работы, то теперь того же требовала милиция.

Если человек где–нибудь не числился в штате, он считался отбросом общества, обретал позорный статус тунеядца. То, что я всё время писал стихи, начал сочинять рассказы, работой не считалось.

«Всё–таки почему ты не хочешь пойти в собес, получить инвалидность? – спрашивала мама. – Дадут пенсию, пусть маленькую. Пока мы с папой живы, прокормим. И милиция отстанет».

Но я не хотел сдаваться. Упрямо рассылал свои запросы в редакции.

Уже тогда смутно понимая, что нельзя идти против воли Провидения, я продолжал тешить себя тупой надеждой…

Моё жилище на улице Огарёва стало перекрестьем встреч молодых поэтов, просто приятелей. Ведь я жил рядом с Центральным телеграфом, в самом сердце Москвы. Удобное место, чтобы зайти, все равно – утром, днём или вечером, выпить чаю или кофе, коль удастся, перекусить у гостеприимного Файнберга. Зимой из–за опасности поскользнуться я всегда был дома.

Никому не было дела до того, что я может быть занят – пишу или читаю.

Многие тогда перезнакомились под моим кровом, потом уже встречались друг с другом сами по себе. В ту пору начали входить в обращение отвратительные, с моей точки зрения, слова: «тусоваться», «чувак», «чувиха», «лабух», «фарц», мода на узкие брючки…

Именно эту нахрапистую, бесцеремонную публику, псевдо–друзей я вывожу за скобки своего повествования. Большинство спилось, оказалось несостоятельными перед лицом будущего. Кое–кто преуспел, надулся чванством.

К тому времени рукописная книга моих стихов уже несколько лет пылилась в отделе поэзии издательства «Советский писатель». Её даже не отдавали на рецензирование, не было для меня места в планах на ближайшие годы…

Оставалось ездить в случайные командировки, посылать запросы.

И вот на свою голову я таки добился своего. Знакомый выпускник Литературного института, устроившийся в областную партийную газету города Курска, как–то в конце лета сообщил, что меня берут на скромную должность литературного сотрудника во вновь образованный печатный орган обкома комсомола – «Молодой коммунист»!

Довел маму до слёз. Даже отец был против. Но я тут же собрал чемодан, выехал в Курск.

За день я был оформлен на работу. В отдел агитации и пропаганды… К вечеру снял комнатку на окраинной улице у неразговорчивой, тощей старушки, имеющей садик, корову и кур.

Ночью я слышал, как в сарае за стеной избы корова звучно шлёпает свои лепёшки, обморочно вскрикивают куры.

И понял, что попался.

Неделю ездил автобусом в центр города на работу. Сеющие дождем низкие тучи задевали тусклые купола пузатого собора, возвышающегося над Курском.

После нудной службы сотрудники партийной и комсомольской газет ритуально ехали ужинать, то есть пьянствовать, в единственный приличный ресторан – на железнодорожном вокзале. Приобщили к компании и меня. Пил водку, слушал сплетни о романах с редакционными девицами, о ненавистном начальстве. Сальные анекдоты…

Противно было. Но ещё противней казалось тащиться в свою убогую комнатёнку с оконцем в промокший садик. «Ничего, – утешал я себя. – Погода наладится, буду по утрам делать зарядку, достану хоть какой–нибудь письменный стол, со временем переведусь в другой отдел, перестану ездить в ресторан».

В первое же воскресное утро я начал осуществлять свой план. Вышел на заднее крыльцо навстречу появившемуся солнцу.

Оно и стало свидетелем того, как Господь не вытерпел и, наконец, образумил меня, пресёк безумную затею…

Сбегая с крыльца в садик, я проломил здоровой ногой трухлявую ступеньку, свалился. До крови ободрал и вывихнул лодыжку. Она мгновенно распухла. Я дополз до рукомойника, намочил холодной водой полотенце, сделал компресс. На следующий день ко мне прислали врача, он вправил вывих. Но о том, чтобы в ближайшее время выйти на работу, и речи не было.

«Ты загнал себя на тупиковый путь», – будто сказал кто–то внутри меня.

Я расплатился со старушкой, собрал в чемодан вещи, кое–как доковылял до автобусной остановки, доехал до вокзала. Проводник подсадил в вагон ночного поезда.