Владимир Файнберг - Навстречу Нике

Но не совсем. Некому было подписать синюю корочку диплома: новый ректор – писатель Всеволод Иванов, больной, жил в подмосковном посёлке Переделкино. Мне вручили склянку с тушью, ручку со вставным пером и отправили за подписью.

Был чудесный день начала лета. В молодой зелени деревьев чирикали птицы, над кустами и травами порхали бабочки. Я долго плутал по просекам мимо заборов, ограждающих добротные писательские дачи, пока не увидел сидящего на пне у обочины грузного человека, опершегося подбородком на рукоять узловатой палки. «Я и есть Всеволод Иванов, – сказал он, с трудом поднимаясь с места. – Идёмте ко мне. Чем могу быть полезен?»

Он привёл меня на свою дачу. Усадил за стол на веранде. Попросил почитать стихи. После чего подписал диплом, напоил чаем с вареньем.

Я знал его книги, некоторые из них были мне интересны, особенно «Похождения факира», знал о его дружбе с Максимом Горьким… Казалось, вся история послереволюционной литературы сидит рядом.

И меня вдруг прорвало. Я говорил, что чувствую себя пасынком в родной стране, изгоем. Что испытываю отвращение к писательской среде…

«Дорогой Володя, – тихо сказал Иванов, – здесь по соседству живет Борис Леонидович Пастернак. Он мог бы подписаться под каждым вашим словом. Наберитесь мужества. Может быть, доживёте до лучших времен? У вас есть преимущество – вы молоды».

Я проснулся, ужаленный страшной мыслью.

Пытаясь отогнать её, включил стоящий рядом на тумбочке приёмник, начал было слушать новости по радио «Свобода». Потом встал, на одной из книжных полок нашарил давно припрятанную пачку «Кэмел» с остатками сигарет, бесшумно прокрался на кухню за спичками, закурил, вернулся к себе.

Стоял у окна под открытой фрамугой, дымил.

«А что, если Ника вырастет совсем другим человеком, чем мне представляется? Станет взрослой девушкой, начнёт читать эту книгу, и всё, чем я здесь делюсь, покажется ей скучным? Ведь её интересы будут неминуемо далеки от моих интересов, бесконечных путешествий и приключений отца».

У родителей принято идеализировать своих детей. Вчера вечером, когда ты без конца вертелась перед зеркалом, примеряя пластмассовые заколочки для волос, подаренные в Италии Деборой, а я пытался загнать тебя в кровать, ты обернулась, сказала: «Уходи в свою комнату, я тебя не люблю!»

…Четвёртый час ночи. Нескоро ещё ты проснешься, нескоро подойду к тебе взглянуть в твои глаза с робкой надеждой, что происшедшее было детским капризом, случайностью. Так, во всяком случае, утешала меня Марина после того, как ты заснула.

Не знаю. Мне жалко себя. Жалко пишущую машинку со вставленным в неё белым листом, жалко исчёрканную поправками рукопись…

Что я могу поделать? Ничего. Осталось только встать перед иконами, попросить Бога, чтобы Он отвёл от меня поганую привычку жалеть себя, сохранил и помиловал мою девочку. Чтобы жена моя Марина была со мной счастлива, чтобы ей удалось найти работу.

В конце концов, если бы не было на то воли Божьей, не дано было бы мне третий год работать над этой книгой. Оставаться живым.

Позавчера, только мы вернулись из Италии в прибранную, отремонтированную квартиру, как наутро забежала Л. Р., взяла кровь для анализа. Почти весь день прожил я в напряжении, всё–таки, грешным делом, немало времени провёл под солнцем, преступно загорел… К вечеру позвонила – анализы идеальные! Ни о каких лекарствах и речи нет.

…Подмёрз, сморился, залез под одеяло и заснул, пока не пробудился от ощущения, что меня кто–то теребит.

— Ника, ты почему босая? А ну, залезай сюда!

— А почему у тебя на столе сигареты? Ты что, курил?

— Не говори маме.

— Не скажу.

— Где она?

— Варит на кухне кашу.

Угнездилась рядом под одеялом, пригрелась.

— Папочка Володичка! Давай пока включим телевизор. Может быть, показывают мультик.

Беру с тумбочки пульт, включаю.

— Ника, ты меня любишь?

Вместо ответа обхватываешь мою голову, изо всех сил прижимаешь к грудке.

И опять слышно, как бьётся твоё сердце.

— Папочка Володичка, почему ты заплакал?

— Потому, что старый. Дурак.

…На антресолях, среди непомерно разросшегося архива, который пора бы сжечь, да негде, хранится папка, где собраны напечатанные на бланках различных газет СССР отказы. Тоже свидетельство моей глупости. Жить на иждивении стареющих родителей не позволяла совесть. Внештатные заработки были ничтожны. Устроиться на работу в Москве оказалось для меня невозможным, несмотря на наличие диплома.