Владимир Файнберг - Здесь и теперь

Земля неизвестная… Неизвестная земля…

Смотрю на этих людей, на эту вечную российскую очередь. И опять вспоминаю: в Мадриде, в свободные часы перед отъе–здом, все из нашей группы кинулись кто куда. Одни побежали покупать на оставшиеся песеты подарки детям, другие, крадучись, — в кинотеатр, смотреть порнофильм. А я свернул с Gran via, просто пошёл по улицам… Увидел под весенним небом за оградой древний собор среди двора, заросшего свежей травой. Врата его были раскрыты. Вошел в резкую после солнца темноту пустого храма. Пригляделся. У алтаря двое служек устанавливали кресло, обтянутое красным бархатом, а я опустился на край одной из деревянных скамеек; сидел, думал об этой «Terra incognita», о своей родине. Так странно было думать о ней на другом конце Европы.

Когда я вышел из собора, увидел священника. В раздумье он медленно шёл по тропинке среди травы. Поравнявшись со мной, поднял голову, что‑то спросил. Ни одно из слов не было мне понятным. Я развёл руками, сказал:

— Москва. Совьетико.

Какое‑то мгновение священник вглядывался в меня. Потом вдруг опустился на колени и несколько раз произнёс:

— Usted i Dios son baonika esperanza — фразу, которую я запомнил и которую через два часа перевёл мне Хорхе:

— Одна надежда — на Бога и на вас.

Отослав наконец деньги, иду в лабораторию.

Сегодня у входа никаких больных. Прогуливается милиционер с переговорным устройством. Предъявляю пропуск, прохожу внутрь. В коридоре на доске объявлений приказ:

«Уволить с должности заведующего лабораторией Йовайшу И. М.»

Отворяю дверь в аудиторию, где уже начались занятия, извиняюсь за опоздание, примащиваюсь с краешку на стул рядом с Ниной.

За столом на фоне чёрной доски стоит Николай Егорович — тот самый доктор философских наук, который впервые привёл меня сюда.

— Наш новый заведующий, — шёпотом объясняет Нина. — Вы его помните?

Николай Егорович говорит о том, что прежний руководитель развёл в стенах лаборатории мистику, что никаких энергий, якобы исцеляющих человека, никаких тайн нет. Есть некоторые тепловые эффекты, которые нужно изучать при помощи приборов. Вот конструированием этих приборов и должна заняться лаборатория. Особо ценными людьми отныне здесь будут электронщики, математики, паяльщики. Тем же, кто интересуется так называемой парапсихологией, какими‑то духовными изысканиями, здесь не место.

Я встаю и покидаю аудиторию.

Во дворе на лавочке рядом со старухой, катающей взад–вперёд коляску с ребёнком, сидит Йовайша.

Бросаюсь к нему. Игорь Михайлович улыбается навстречу, усаживает.

Май. Еще совсем светло. На ветках тополей лопнули почки, первая зелень. Мы смотрим на здание лаборатории. Йовайша прерывает молчание:

— Так и должно было случиться. Но это не конец. Просто ещё один виток.

Младенец в коляске улыбается, гукает, никак не хочет засыпать. Мы смотрим на него — будущее человечества…

Темнеет. Холодает. В окнах лаборатории зажёгся свет. Старуха разворачивает коляску и увозит младенца. Мы тоже встаём, вместе шагаем к метро.

— И все‑таки, — спрашиваю я, — то, что происходит со мной, — чудо?

— Нет, — твёрдо ответил Йовайша. — Это дано каждому, как способность видеть, дышать, слышать… То, что происходит с вами, — самая малость того, что может случиться не где‑то на небе, а вот здесь и теперь с каждым. Кто тренируется, продвигается, алчет правды… Не стану скрывать: вы одолели лишь ближайшую гору, самое трудное у вас впереди. И так будет всегда. Но именно в этом — счастье. Вам не кажется?

— Уверен. А что будет с вами?

— Давно приглашают в другой город. Начну все сначала.

…Утром Верин отец везёт меня в больницу. На этот раз к себе — в отделение реанимации.

— Есть температура? Боли? — спрашиваю я.

— Нет.

Во мне загорается надежда.

Вера сама, без каталки, спускается на первый этаж. Худенькая, в выцветшем больничном халате, она так доверчиво улыбается.

— Знаете, по–моему, камень вышел. Мгновенная боль — и все.

— Когда это было?

— Вчера днём, часов в пять. Меня выпишут?

Нас проводят мимо пустых стеклянных саркофагов — кислородных камер — в комнату–закуток, где оставляют вдвоём.

Вера стоит передо мной. Проникаю розовыми полосами в почку, веду вниз по мочеточнику, мочевому пузырю. Камня нет. Проверяю снова и снова. Кажется, чисто.

На всякий случай решаюсь ещё на один сеанс. Ошибка, неудача недопустимы. За здоровье этой девушки, за успех дела, которое доверила судьба, я несу ответственность. Особенно теперь, когда остался один — без лаборатории, без Йовайши, без Н. Н.