Николай Нароков - Могу!

— У крысы? — спаясничал Виктор.

— У тети, конечно! — махнула на него рукой Елизавета Николаевна. — Не говорите глупостей.

— Ну, тетя сейчас же и набросилась на эту крысу. Та прижалась к задней стенке коридора и… И представьте вы себе ее положение! Убежать ей некуда, потому что коридор узкий и во всю ширину занят, так сказать, теткой и щеткой. Спрятаться ей тоже негде: все стенки пусты, столов или кроватей нет. А перед нею — враг. Да какой враг! Во много раз больше ее, во много раз сильнее и кроме того вооруженный страшной мохнатой штукой на длинной палке. Гибель, явная смерть! Что оставалось крысе делать? Только одно: сдаться, капитулировать, не так ли? Лечь на спину, как ложится маленькая собачонка, когда на нее нападает свирепый пес, вытянуть кверху все четыре лапки и — делай со мною, что хочешь! Но у крысы, вероятно, был не такой характер: на сдачу она, надо полагать, была органически неспособна. Но что же получилось? А вот что… Тетя нелепо тыкает своей щеткой в крысу, и все никак не может нацелиться, а крыса ловкая, быстрая, от каждого тычка увертывается. Прыгнет в сторону, обернется и обязательно зубы оскалит, огрызнется. Не мечется без толку, а ведет себя, как опытный дуэлянт: и тактика, и стратегия!

— Откуда вы все эти подробности знаете? Вы все это сами видели? — насмешливо спросила Софья Андреевна.

— Да! — простодушно пояснил Георгий Васильевич, не замечая насмешки. — Я вместе с тетей там был и за ее юбкой прятался. Ну-с, видит крыса, что одним увертыванием не спасешься и, надо полагать, инстинктом поняла простую истину: лучший способ обороны — самому наступать. И перешла в атаку: начала прыгать на тетю. Зубы оскалены, шерсть вздыблена, глаза кровью налиты… И кричит! Честное слово — кричит! А в глазах злоба. Да такая, что мне, помню, страшно стало. Тетя уже и не знает: крысу ли бить щеткой, или самой от крысы спасаться? А крыса рассвирепела и так начала прыгать, что… Во всю длину щетки, честное слово! Прыгнула раз, другой, третий… И вдруг — мимо щетки прямо тете под юбку! Тетя как завизжи-ит! Щетку бросила, а сама — давай Бог ноги! И я за нею, конечно! Так вот вам какая история!

Ив усмехнулся.

— Да это была воля! — сказал он, и его глаза стали неподвижными и твердыми. — У крысы была воля, а у вашей тетки воли не было. У крысы было — «Хочу спасти свою жизнь!» — а у тети было другое: «Хотелось бы мне эту крысу к стенке прижать». Это разница! «Хочу» — сила, а «хотелось бы» дряблость. Вы хотите сказать, — повернулся он к Георгию Васильевичу, — что коммунисты — крыса, а мы — тетя, которая больше крысы, сильнее ее и у которой щетка в руках. Мораль вашей басни такова: побеждает не щетка, а воля, да? Очень может быть, что вы и правы.

Юлия Сергеевна слушала, но ее все время покалывало нетерпение. Поскорее бы кончились эти разговоры, поскорее бы гости отпили чай и ушли. Тогда придет то, что должно прийти в этот день. А может быть, все это — одна только ее выдумка, и ничто не придет, потому что нечему прийти? Раза два она мимолетно взглянула на Виктора, а когда он ответил ей таким же мимолетным, вороватым взглядом, ей показалось, что Виктор ждет того же, чего ждет она. И почувствовала себя заговорщицей, как будто у нее и у Виктора уже есть что-то общее, уже условленное и уговоренное, и они его скрывают ото всех и даже от себя.

От этих взглядов и мыслей ее глаза слегка затуманились, и она почувствовала это. И тут же смутилась, потому что Софья Андреевна пытливо глянула на нее. И ей почудилось, нелепо показалось, будто Софья Андреевна проникла в ее мысли и угадала ее нетерпение. Но она ошиблась: Софья Андреевна думала и подозревала свое. Следила за Мишей и что-то видела в его лице. «Да? Да? Да? Да?» — несколько раз спросила она себя, сама не зная, что может значить это «да».

— Я вчера получил письмо из Нью-Йорка! — сказал Георгий Васильевич. — Оказывается, что недели две назад умер Баранов. Ведь вы его знали, Федор Петрович! — повернулся он к Иву.

— Да, знал. Умер?

— Ах, не говорите о смерти! — встревожилась Елизавета Николаевна. — Сегодня Юлечкины именины, а вы… — упрекнула она Георгия Васильевича. — Ах, какой вы, право!

— Да, да, конечно! — быстро согласился Георгий Васильевич. — Прости, Юлечка, это я нечаянно… Не подумал!

— Нет, при мне можно говорить, я не боюсь смерти! — призналась Юлия Сергеевна. — Хоть я и много думаю о ней, но не боюсь. Или это мне только так кажется, а на самом деле я боюсь?..

— Вы много думаете о смерти? — посмотрел на нее Табурин. — А я вот наоборот: я постоянно думаю о рождении.