Николай Нароков - Могу!

Еще до того, как перешли на патио, получилось так, что все разбились на группы: Георгий Васильевич с Ивом, Табурин с Мишей, а дамы вели разговор между собой.

Миша, бывая с Софьей Андреевной у кого-нибудь в гостях, всегда чувствовал себя неловко, сидел молча, старался ни на кого не смотреть и дичился: он не привык быть на людях. Но Табурин с самого начала сумел подойти к нему, подкупил своей простотой и даже заставил Мишу говорить, хотя, конечно, больше говорил сам. И после второй или третьей встречи получилось так, что когда они разговаривали, то были совсем вровень друг другу, и могло казаться, будто между ними нет никакой разницы, даже в летах: два приятеля обмениваются словами. И Миша становился доверчивым, сам тянулся к Табурину и когда расставался, то расставался неохотно.

Но когда перешли на патио и сели за стол пить чай, группы перемешались, и разговор стал общим. Перед тем, как садиться, немного замялись: кому где сесть? И Юлия Сергеевна стала шутливо рассаживать гостей.

— Вы, Миша, вот здесь садитесь, рядом со мной! — распорядилась она и слегка отодвинула стул, как бы приглашая Мишу садиться.

Софья Андреевна заметила это и почувствовала укол. Не сдержалась и глянула неприязненно, чуть ли даже не враждебно. Но сейчас же отвернулась и с преувеличенным оживлением стала что-то говорить Георгию Васильевичу.

Хозяйничала за столом Елизавета Николаевна: разливала чай и угощала. Была со всеми очень радушна, но Юлия Сергеевна хорошо знала мать и видела, что та только притворяется, но на деле чем-то недовольна. И действительно, Елизавета Николаевна чувствовала себя почти оскорбленной тем, что Софья Андреевна приехала с Мишей. «Надо же и совесть иметь!» Но с Мишей была ласкова и с удовольствием представляла себя «его настоящей теткой, а не такой, как эта особа!»

— Положить вам еще торта, Миша? — предложила Юлия Сергеевна.

— Нет, спасибо! — вспыхнул и отказался тот, хотя ему очень хотелось съесть еще.

— Ешьте, ешьте! — подбодрил его Табурин. — Торт знаменитый с фисташковым кремом. С колоссально фисташковым! Ученые с сотворения мира думают, а лучше такого торта ничего еще не придумали! Ешьте, не церемоньтесь!

— Ну, конечно, ешьте! — ласково поддержала его Юлия Сергеевна.

Софья Андреевна уловила ее ласковость, и опять колючая заноза уколола ее. У нее слегка дрогнули брови, и она чересчур резко звякнула ложкой о блюдце.

Юлия Сергеевна внимательно угощала гостей, передавала матери пустые чашки, прислушивалась к разговорам и сама бросала то отдельную фразу, то вопрос. Но в ней все время было странное чувство: ей казалось, будто все то, что есть сейчас вокруг нее — чай, гости и разговоры, будто все это не настоящее, а только подготовка, только преддверие к нужному и главному, т. е. к тому, что сегодня должно быть. И когда все ненужное окончится, тогда придет настоящее, чего она хочет и ждет.

Ив грузно сидел в плетеном кресле и почти не разговаривал: скажет два-три слова и замолчит. Софья Андреевна следила за ним: смотрит ли он на Юлию Сергеевну? Как смотрит? Но он не смотрел и был совсем безучастен: никакого интереса не было в нем ни к кому и ни к чему.

Разговор шел бессвязный, прыгали с одного на другое и словно бы нарочно старались ни на чем долго не задерживаться, а говорить только о том случайном, что само подворачивается под руку.

Вдруг Табурин резко оттолкнул от себя чашку, чуть не расплескал ее и громко расхохотался.

— Чему это вы? — удивился Георгий Васильевич.

— А вот… Вчера мне рассказывали про одну современную девицу… Может быть, правда, а может быть, и анекдот! Приходит она домой и заявляет своей матери: «Завтра моя свадьба, я выхожу замуж за Дика!» Мать и руками всплеснула: «За Дика? Да ведь ты с ним только на прошлой неделе познакомилась! Как же можно связывать свою жизнь с человеком, которого не знаешь!» А дочка очень резонно успокаивает мамашу: «Ничего, мамочка, не волнуйся: я ведь не навсегда выхожу замуж!» А? Каково? — оглядел всех Табурин смеющимися глазами. — «Не навсегда!»

— Да, да! — тотчас же с удовольствием подхватила Елизавета Николаевна. — Все они теперь такие, а в результате и семья гибнет, и нравственность становится безнравственной! Честное слово! Вот на днях, например… Встретилась я в лавке с Рубакиным… Знаете его? Остановились, разговариваем. И в это время мимо нас проходит кто-то. Рубакин поздоровался, а я его спрашиваю: кто такой? А он, — испуганно и возмущенно сделала она большие глаза, — очень беспечно отвечает мне: «Это, говорит, Буков, третий муж моей бывшей четвертой жены!» — в искреннем ужасе воскликнула она. — Почему раньше подобного не было?