— Знаете, что меня больше всего поразило в фашистском концлагере? — говорил он, что даже оно и весело выходило. — Нет, не то, что людей морили голодом. Изо дня в день одна прокисшая брюква, а работали по десять-двенадцать часов. Содержали, как со скот. А то, что так относились только к русским. К пленникам из России.
— Как так, из России? — не поняла Аганя. — Из Советского Союза?
— Для них мы все — якут, казах, грузин, русский, не важно — были Россией. Массы русских военнопленных. А рядом, через колючие заграждения жили такие же военнопленные, но французы, испанцы… К ним было совсем иное отношение. Как к людям! У них играла музыка. Кормили их так, что они даже нам иногда кидали еду через проволоку. Иные из жалости. Но бывало, что удивительно, из чувства превосходства, для забавы! Поманит иной наших куском хлеба, а, случалось, и тушенкой, мол, на победителя. А оголодалый до безумия человек… Знаете ли, алмаз и графит имеют один и тот же состав: соединение углерода. При нагревании твердый алмаз легко превращается в графит, из которого делают карандаши. Так и человек! Это уже почти и не человек, — наши дерутся, а тем смех! У тех — иная жизнь: их, извините, даже женщины посещали. Русским тоже устраивали праздник: дадут по полстакана водки полуживым людям, и выведут на улицу. Посмотрите, мол, вот они какие, русские: пьянь да рвань!
— Ох-о-ох, — вырвалось у Агани: она представила Андрея Николаевича среди отощалых, обессиленных и при этом пьяных людей, которых гонят стадом по незнакомой каменной улице под смех, свист и улюлюканье.
Даша подлила ему бражки. Он выпил, зажмурился, и проговорил с закрытыми глазами.
— Не убило. Не уберегло. А ударом взрыва унесло. Унесло за тридевять земель. Чтобы видеть, как метет… — он ощерился, будто от боли, тряхнул головой, открыл глаза: — Больше всего я жалел, что не погиб в бою.
Аганя заулыбались: хорошо ведь, что не погиб-то! Как еще хорошо!
Даша тоже улыбалась, но смотрела серьезно. Так, что Аганя вдруг испугалась — будто ждала его все эти годы, смотрела. Плеснула еще в кружку браги.
— И ведь не убежишь, — проговорила она чужим голосом. — Куда бежать? Кругом Германия.
— Трижды бежал. Два раза из немецкого плена, а третий раз от американцев. Союзнички… — закусил он слово, приметив Дашин взгляд. Тряхнул удало головой. — А ведь мы, девчата, с вами скоро найдем то, что ищем. Совсем скоро! Порадуем нашу матушку-Россию — я так мечтал ее порадовать!
Трезвел он скоро. Сразу. Встал и пошел, будто ни в одном глазу. Походка, правда, полегче, повеселее.
Елена Владимировна разговаривала с летчиком, с котором прибыл начальник. Летчики все были обольстителями, да и женщины их особо жаловали. Этот же был еще очень хорош собою, рослый, плечистый и, видимо, заносчивый. С гордецой. У Агани даже под ложечкой заныло — зачем же она с ним-то стоит? Да еще стоят как-то так они оба, вполоборота.
Андрей приостановился, и прошел мимо. Спустился к реке. Аганя пошла следом. А с ней и Даша.
— Извините, Слава, — мягко сказала Елена Владимировна летчику.
И Аганю вновь обожгло: с летчиками так нельзя. С ними надо построже.
Девушки устроились рядышком на крутом берегу, сверху, ну, будто бы на реку, на ширь и гладь ее полюбоваться.
Елена Владимировна тихо присела к Бобкову. Тот скинул одежду, бултыхнулся в воду. Поплыл «на синке», глядя на берег. Елена словно выскользнула из одежд, бросилась в реку с разбега.
Их подхватило течение, понесло. Так любили заплывать деревенские парни в последние деньки перед армией: катились широкой вереницей по течению, и головы, для форса одетые в кепочки, все больше казались прыгающими на водах мячиками, пока не исчезали из виду!
Подступали сумерки, и казалось, что Елены и Андрея не было очень долго. Возвращались они по кромке берега — она мягко ступала впереди, он за ней. Подошли к одеждам. Елена потрогала примоченные волосы, вдруг вытащила шпильки, встряхнула головой… Какие же дивные волосы упали на плечи ей и растеклись по крутые бедра. Она их снова заплетала, укладывала, он смотрел.
— Она ведь старше его, — отупело проговорила Даша. — Лет на шесть старше!
Заснуть Аганя не могла всю ночь. То ли Дашино чувство передалось, то ли еще что, но была она той ночью рядом с ним. И не совсем вроде собой, а Еленой. И грудь такая же крупная вздымалась у нее, и волосы текли, и уходила голова за подушку, и бедра расправлялись незнакомо.
Может, ничего там у них, у Андрея и Елены, и не было такого, а лежали они рядом и говорили об алмазах, как часто во все ночи говорили о них. Но виделось иное, и так виделось, что и в самом деле было не разобрать, с той ли женщиной или с ней самой?!
Читать дальше